История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I

нового и устойчивого взамен убеждений, которые они стремились разрушить. К этому следует добавить тот факт, что за свои преподавательские услуги они брали плату. Обычай брать деньги за обучение, будучи вполне законным, сильно отличался от обычая старых философов, а среди простых греков вообще считался предосудительным. У Платона он вызывал ненависть, а Ксенофонт говорил, что софисты говорят и пишут только для того, чтобы ввести людей в заблуждение и обогатиться, и что они никому никогда не помогают.

Однако из того, что было сказано, становится ясно, что софизм вовсе не заслуживает того, чтобы от него с презрением отмахнуться. Обратив внимание мыслителей на человека, на думающий субъект, обладающий волей, софисты проложили путь великим идеям Платона и Аристотеля. Обучая и наставляя горожан, они способствовали развитию политической жизни в Греции, а уж их пан–эллинистические взгляды говорят сами за себя. И даже их склонность к скептицизму и релятивизму, которая была в значительной степени результатом банкротства старой философии, с одной стороны, и более обширных знаний о человеческой жизни – с другой, помогла поставить ряд очень важных вопросов, на которые, впрочем, сами софисты не смогли найти ответов. Не трудно видеть, какое влияние оказал софизм на греческую драму, оно чувствуется и в гимне человеческим достижениям в «Антигоне» Софокла, и в теоретических дискуссиях в пьесах Еврипида, и в работах греческих историков, например в знаменитом диалоге мелианцев у Фукидида. Термин «софизм» не сразу приобрел пренебрежительный оттенок. Геродот называл софистами Солона и Пифагора, Андротион – семь знаменитых мудрецов и Сократа, а Лисис – Платона. Более того, старшее поколение софистов пользовалось всеобщим уважением, и их деятельности давали высокую оценку; как отмечали историки, города, в которых они жили, нередко выбирали их «послами» – факт, свидетельствующий о том, что они не были шарлатанами и не считались ими. Слово «софист» стало ругательным позже – в этом смысле его употребляет Платон, но в более поздние времена оно снова вернуло себе уважение, – так во времена империи стали называть учителей риторики и писателей–прозаиков, вовсе не подразумевая под ним болтунов и мошенников. « Софисты получили дурную славу в особенности благодаря их антагонизму к Сократу и Платону; вследствие этого слово «софизм» обыкновенно означает либо произвольное опровержение, колебание чего–то истинного посредством ложных оснований, либо доказательство посредством таких же оснований чего–то ложного»³.

С другой стороны, релятивизм софистов, их увлечение эристикой, отсутствие у них устойчивых моральных принципов, их стремление получать деньги за преподавание, а также возмутительные выходки некоторых более поздних софистов в значительной степени оправдывают тот пренебрежительный оттенок, который приобрело слово «софист».

Платон называет их «торговцами духовными ценностями»⁴ и описывает в своем диалоге «Протагор»⁵ Сократа, который спрашивает Гиппократа, пожелавшего учиться у Протагора: «Не будет ли тебе стыдно предстать перед греками софистом?», на что Гиппократ отвечает: «Да, будет, Сократ, если сказать то, что я на самом деле думаю». Следует, однако, помнить, что Платон стремился подчеркнуть самые худшие стороны софизма главным образом потому, что у него перед глазами стоял пример Сократа, развившего все, что было лучшего в софизме, и оставившего далеко позади всех остальных софистов.

Глава 12 Некоторые отдельные софисты

Протагор

Протагор родился, согласно большинству авторов, около 481 года до н. э. в городе Абдере во Фракии¹ и, по–видимому, приехал в Афины в середине века. Он пользовался расположением Перикла, и нам рассказывают, что этот государственный деятель поручил ему составить конституцию для панэллинистической колонии в Фурии, которая была основана в 444 году до н. э. К началу Пелопоннесской войны в 431 году до н. э. он вернулся в Афины и пережил там чуму 430 года, унесшую двух сыновей Перикла. Диоген Лаэртский рассказывает, что Протагор был обвинен в богохульстве за написанную им книгу о богах, но ему удалось скрыться из города до суда; однако по дороге на Сицилию он утонул, а книга его была сожжена на рыночной площади. Это, должно быть, произошло во времена олигархического Восстания четырехсот в 411 году до н. э. Бернет склонен считать эту историю сомнительной, а если осуждение Протагора и имело место, то должно было произойти до 411 года до н. э. Профессор Тейлор согласен с Бернетом в том, что эта история сомнительна, но согласие его основано на том, что он, как и Бернет, считает, что философ родился гораздо раньше, в 500 году до н. э. И Бернет, и Тейлор объясняют свою датировку рождения Протагора тем, что Платон описывает его в диалоге «Протагор» стариком, приближающимся к своей 65–й годовщине, а было это где–то в 435 году до н. э. Платон «должен был знать наверняка, принадлежал ли Протагор к поколению, предшествовавшему поколению Сократа, или нет, и у него не было никаких причин искажать истину»². Если это действительно так, то мы должны принять утверждение, содержащееся в «Меноне», что Протагор умер глубоко уважаемым человеком.

Это трудный вопрос, и мы не можем подробно обсудить его на этих страницах, но современный автор не может обойти молчанием свидетельство Платона в диалоге «Теэтет», где изречение Протагора, которое Платон считает правильным, толкуется в индивидуалистическом смысле – по отношению к чувственному восприятию конкретного человека. Сократ отмечает, что, когда дует ветер, одному из нас может быть холодно, а другому – нет; один может чувствовать легкую прохладу, а другой продрогнет до костей, и спрашивает, должны ли мы согласиться с Протагором, что ветер холодный для того, кто замерз, и теплый – для того, кто нет. Совершенно ясно, что в этом примере высказывание Протагора толкуется с точки зрения конкретного человека, а не с точки зрения человека вообще. Более того, следует отметить, что софист никогда не будет утверждать, что ветер кажется холодным одному и вовсе не кажется таковым другому человеку. Так, если бы я пришел домой, попав под дождь холодным днем, и сказал, что дождь – теплый, а вы, выйдя на улицу из теплой комнаты, назвали бы тот же самый дождь холодным, Протагор заметил бы, что мы оба правы – дождь теплыый для моих органов чувств и холодныш – для ваших. (Когда софисту однажды возразили, что законы геометрии одинаковы для всех, Протагор ответил, что в конкретной действительности нет ни геометрических линий, ни окружностей, так что никаких трудностей не возникает.)

В другом диалоге, «Протагор», Платон показывает, что Протагор не применяет это изречение к области этических ценностей. Однако, даже допуская, что Протагор может противоречить самому себе, нет никакой необходимости предполагать, что то, что истинно в отношении чувственного восприятия объектов, должно быть ipso facto истинно с этической точки зрения. Протагор заявляет, что человек – мера всех вещей, так что если принять индивидуалистическое толкование в отношении чувственного восприятия объектов, то его следует распространить и на этические ценности и суждения. Если же, наоборот, не принимать подобное толкование в отношении этических ценностей, то его нельзя принять и для чувственного восприятия; иными словами, мы вынуждены выбирать между «Теэтетом» и «Протагором», признавая одного и отвергая другого. Однако в первую очередь ниоткуда не следует, что «все вещи» должны включать в себя этические нормы, а во вторую может оказаться так, что объекты специфических чувств имеют такой характер, что не могут стать предметом истинного и универсального знания, в то время как этические нормы могут стать предметом подобного знания. Этой точки зрения придерживался сам Платон, связывавший изречение Протагора с Гераклитовой доктриной потока и считавший, что истинного и определенного знания можно достичь только с помощью сверхчувственного познания. Мы не хотим этим сказать, что Протагор придерживался платоновской точки зрения на нравственные нормы, это было не так; мы хотим просто отметить, что чувственное восприятие и интуиция ценностей не обязательно существуют или исчезают в связи с определенным знанием и истиной о них.

Что же на самом деле говорил Протагор об этических суждениях и ценностях? В «Теэтете» он утверждает, что и этические суждения относительны («Ибо я считаю, что правильными и похвальными для какого–либо конкретного Государства являются те действия, которые кажутся ему правильными и похвальными, до тех пор, пока они способствуют его существованию»), и то, что мудрый человек должен отказаться от неправильных действий в пользу правильных. Другими словами, вопрос заключается не в том, что одна этическая оценка является истинной, а другая – ложной, а в том, что одна оценка более «правильная», то есть более подходящая или полезная, чем другая. «В этом смысле одинаково верно, что