— Заходи, Мартин.
На столе стоял некий ларец, вернее даже, рундучок, в котором матросы хранят свои пожитки. Старинный, окованный железом и пошедший пятнами от морской воды. Отец, судя по всему, чуть не надорвал себе жилы, водружая его на столешницу. Я мельком оглядел каюту. Оказывается, он снял одну из деревянных панелей, которыми был обшит правый борт. Внутри образовавшегося темного проема проглядывали шпангоуты и усилительные стяжки на переборке.
— Представляешь, услышал какой-то стук, — сказал отец. — Вот и решил поглядеть, что к чему… Должно быть, эта вещь принадлежала Гарри Сполдингу.
«Или братьям Уолтроу», — молчаливо возразил я и сглотнул. Хотя Габби Тенча тоже нельзя сбрасывать со счетов… Но как вообще такое возможно? Ведь человек, назвавшийся Джеком Питерсеном, обязательно наткнулся бы на рундучок во время ремонта. Я уж не говорю о том, что подобных ремонтов, да еще капитальных, яхта за свой век видела не один раз и не два. Ну и каким образом эта вещь пролежала на борту восемьдесят с лишним лет? А вот отца эти обстоятельства не смутили. И он был к тому же уверен, что услышал, как рундучок ни с того ни с сего затрясся в своем темном хранилище, когда яхта шла по прямому курсу на гладкой, как стекло, воде.
— Мартин, там в кладовке есть слесарный ящик.
Я кивнул. Знаю-знаю.
— Давай принеси какой-нибудь ломик.
Замок на рундучке был сделан из латуни. Потемневшей от времени, разумеется, но в целом не прокорродировавшей. Я сходил за ломиком и помел замок. Открыл крышку. Изнутри поплыла застоялая, мертвая вонь, которая никак не могла образоваться за несколько недель. Речь шла о годах; десятилетия минули с тех пор, как внутренность рундучка открывалась свету и воздуху.
Мне пришлось даже отпрянуть, иначе мерзкий запах вполне мог спровоцировать рвоту. Даже голова закружилась. Когда вонь немного рассеялась по каюте, я вновь шагнул вперед и заглянул в темную полость. Там лежал продолговатый деревянный футляр, посеревший от древности. Запах, как выяснилось, издавала мягкая обивка, которая истлела до состояния гнилой черной массы.
— Что там?
— Старомодная швейная машинка, — сказал я.
Такие вещи я уже встречал в антикварных лавочках и даже в домах людей, которым нравилось набивать свои жилища разными курьезными штучками.
Но я ошибся. Вынув тяжелый футляр из рундучка и поставив его на стол, я откинул крышку и увидел, что никакой швейной машинки там нет. Речь шла о патефоне, причем до того примитивном, что он проигрывал записи, сделанные на восковых цилиндрах. Таких цилиндров имелось здесь три штуки. Они были аккуратно уложены в обтянутые бархатом гнезда. Тут я, кстати, догадался, что частично вина за отвратительный запах ложилась на восковое покрытие, которое каким-то образом прогоркло и издавало прилипчивое, тошнотворное зловоние.
— Включи какой-нибудь, — предложил отец. — Послушаем, что отыскали. — Голос его звучал ровно и рассудительно. Он не шутил. Наткнулся на тайну. И теперь желал в ней покопаться.
— Да не будут они играть, — возразил я. — Ты разве не чувствуешь запаха? Воск уже разлагается.
— Включай, говорю.
— Отец, да весь аппарат давно проржавел, наверно. Как вообще ты можешь ожидать, что…
— Тогда я сам все сделаю, — заявил он и плечом отодвинул меня в сторону.
Его рука зависла над цилиндрами; наконец он сделал выбор. В этот миг лампы в каюте мигнули и потемнели. Я бросил взгляд в иллюминатор. Туман был темным, как синяк. Невозможно определить: день сейчас или ночь. Отец поставил запись в гнездо на машинке, опустил иглу и принялся вращать рукоятку. Но я и так знал, что сейчас случится. Аппарат повиновался до того послушно, словно его регулярно чистили, а последний раз смазывали вообще вчера.
Каюту заполнил восьмидесятилетний потрескивающий шорох. И затем зазвучал голос высокий, пронзительный и жестокий. «Магнус, старина, добро пожаловать на борт. И сына твоего я рад поприветствовать. Добро пожаловать и тебе, Мартин. Надеюсь, вы здесь развлечетесь». Смех. До нас через десятилетия добрался сардонический смех. У меня волосы на затылке встали дыбом при этом звуке, который нельзя назвать ни здравым, ни человеческим.
«Пожалуй, пора рассказать тебе про „Иерихонскую команду“, Магнус. Но ты чувствуй себя как дома, приятель. Присядь. Найди себе табуретку… А насчет машинки не беспокойся. Она будет работать как положено».
Мой отец кивнул. Снял ладонь с заводной рукояти. Отошел к столу, уселся и рассеянно потянулся за стопкой виски. Его лицо не выражало ничего, кроме завороженности. Ясно, отца я потерял.
«Итак, Магнус, ушло несколько недель, прежде чем я смог подыскать двенадцать апостолов с правильным набором качеств. Мне требовались коварные, необузданные и своевольные эгоисты. Лучше всего годятся люди одновременно хитрые и недалекие. И такое сочетание черт характера очень необычно. Весьма уместна и толика малодушия.
Словом, нужны были люди, готовые на что угодно, лишь бы гарантировать собственное выживание. Например, согласиться на участие в кое-каких ритуалах. Имелись также кое-какие… мм… договорные обязательства. Но превыше всего ставилось их желание спасти свою шкуру любой ценой. Это сильно облегчает задачу…
Поначалу, Магнус, дела шли наперекосяк. Передо мной выстроили шеренгу самых храбрых и благородных. Осенью семнадцатого года во Франции имелось вдоволь храбрости и благородства в рядах американских войск. — Восковой цилиндр издал смех. — Качества, можнно сказать, столь же привычные, как шоколад и жевательная резинка. Да, все эти парни были вполне замечательны, но только по-своему. Они никак не годились для того способа, которым я собирался воевать. Храбрость и благородство оказались бы… как бы мне выразиться потолковее… Эй, Магнус, помоги-ка. Ты же был предводителем среди людей».
— Они оказались бы непрактичными… — прошептал отец.
«В точку, — сказал Сполдинг. — Я так и знал, что ты поймешь… Ну вот, ушло несколько недель на подбор группы верных приспешников. Одного, к примеру, я выдернул из импровизированной военной тюрьмы. Напрасно он насиловал местных жительниц, не снимая форму союзнической армии. И вдвойне глупо это делать, когда они малолетки. Еще парочка оказалась дезертирами. Их я утащил прямо с расстрела, когда они уже стояли с завязанными глазами. Разумеется, я только-только начинал свою карьеру, Магнус. Был зеленым, незрелым бойскаутом по части убийств. Но как мне кажется — и как доказала история, — я обладал качествами лидера. И аппетитом к такому ремеслу».
Отец кивнул. По-видимому, никакого удовольствия от услышанного он не испытывал, но и завороженность тоже не мог перебороть.
«Так же как и сейчас, Магнус. Я до сих пор испытываю этот аппетит, знаешь ли. Я бы сказал, он только возрос».
Отец обхватил голову руками.
«Нам понравится быть в одной команде на борту, — продолжал Сполдинг. — Тебе, конечно, будет отведена подчиненная роль. Но мальчишку своего тебе придется попридержать, чтобы самому не оказаться на дне всей кучи. — В его голосе звякнула сталь. — И я настаиваю, Магнус держи мальчишку под уздой. На моем судне правила строгие. Ослушания я не потерплю. Братья Уолтроу в свое время это прочувствовали на собственной шкуре. Так же как и прочие члены команды за минувшие годы. Дисциплина в открытом море должна быть железной».
Его голос взмыл до злого, пронзительного визга.
— А почему такое название, «Иерихонская команда»? — спросил я.
Пауза.
«Мальчишка, ты будешь обращаться ко мне, как подобает».
— Капитан, сэр, почему такое название?
«Потому что своих людей я сделал инициатами „Иерихонского общества“. Мы выполнили одну очень важную миссию в Руане. Прибыли туда на барже, в тумане пришвартовались к пирсу. И единой командой
