сопротивляться, ибо вся его жизнь, настоящее и будущее, зависит от него, штурмбанфюрера СС Нагеля.
После доклада адъютанта Старцев вошел в кабинет Нагеля и подчеркнуто недовольно, но с определенной мерой допустимого несогласия доложил:
— Господин штурмбанфюрер, по вашему приказанию я прибыл. Однако, должен заметить, что мое положение не позволяет мне официально посещать здание гестапо. Прошу правильно меня понять, не подумать чего-то такого, что может бросить тень на наши с вами отношения и мои личные симпатии, которые я испытываю…
— Мне не до ваших симпатий, — грубо прервал Нагель, кладя конец витиеватой речи Старцева, — Другой раз я угостил бы вас чашкой кофе и рюмкой коньяку, но сейчас не до этого.
— Премного благодарен. Я обойдусь без угощения.
— Сегодня в два часа дня на площади Порт де Намюр убит заместитель военного коменданта Брюсселя майор Крюге, — сказал Нагель и посмотрел на Старцева с такой подозрительностью, что у того заныл каждый нерв. «Уж не меня ли подозревает в убийстве?» — подумал он, но спросил с искренним испугом:
— Господина Крюге? Кто убил?
— Это вы должны выяснить.
— Я? — изумился Старцев, — Возможно ли?
Он ощутил, что где-то в глубине души у него родилось чувство сопротивления Нагелю. До сих пор он считал, что, сотрудничая с гестапо, занимался вопросами политики — выявлял среди русских эмигрантов и бельгийцев антифашистов, участников движения сопротивления и других политических противников социал-национализма, изучал их, свои выводы докладывал Нагелю. Политическая направленность получаемых от гестапо заданий как бы оправдывала и возвышала его в собственных глазах, подогревала честолюбие, утешала тем, что он, хотя и с помощью гестапо, но все же боролся на политической арене. Сейчас же Нагель предлагал ему роль полицейской ищейки, участие в каком-то уголовном деле, и он с необычной остротой ощутил что-то вроде отвращения к заданию, к гестапо, которое не считалось с его убеждениями, честью дворянина и генерала, толкало в какую-то непонятную историю. В отличие от Нагеля, он не сумел оценить политическое значение убийства Крюге и поэтому внутренне сопротивлялся той роли, которую отводил ему штурмбанфюрер. Высказать несогласие он не посмел, а лишь обиженным взглядом посмотрел на Нагеля, слепо надеясь, что тот возможно, поймет его, но Нагелю было не до переживаний Старцева.
— Возможно, господин генерал, — подтвердил безапелляционно Нагель. — Возможно.
Старцев понял, что протест, если его даже высказать, во внимание принят не будет и, поэтому, погасив несогласие, спросил:
— Что я должен делать?
— Навести гестапо на след убийцы. Остальное мы сами. Не скрою, за это вас ждет большая награда.
— Понимаю.
— Я жду исчерпывающей информации, в том числе о русских в Брюсселе. Я не исключаю, что убить Крюге мог кто-то из русских.
— Я постараюсь, — пообещал Старцев.
— К делу, господин генерал, — напутствовал его Нагель.
Проводив Старцева, Нагель вновь почувствовал ответственность за убийство Крюге, о котором надо было докладывать в Берлин.
Какое-то время он походил по кабинету, тщательно подбирая слова для доклада, стараясь все изложить так, чтобы не вызвать гнев начальства, не преувеличить и не уменьшить случившееся, и когда окончательно утвердился в своей решимости, когда почувствовал, что доклад обрел лаконичную четкость, поднял трубку, попросил Берлин. Пока телефонистка соединяла, Нагель нервно топтался на месте, напряженно вслушиваясь в слабый треск и шум на линии. Наконец, в трубке послышался спокойный, уверенный голос обер-фюрера СС Нойдорфа.
— Я вас слушаю, господин барон.
— Господин обер-фюрер, — начал Нагель, как мог спокойно, — В Брюсселе случилось происшествие, которому я придаю исключительное значение и расцениваю, как важную политическую акцию наших противников.
— Прошу короче и конкретнее, — попросил его настороженно Нойдорф.
— Господин обер-фюрер, сегодня в четырнадцать часов на центральной площади Брюсселя убит заместитель военного коменданта города майор Крюге. Убийца скрылся.
В трубке раздавался треск на линии. Нагель замер в ожидании вопросов.
— Днем, говорите? — словно, не поверив, услышанному, спросил Нойдорф. — На центральной площади?
— Да, господин обер-фюрер, — подтвердил Нагель.
Ощущение навалившейся на него ответственности перед Нойдорфом росло каждую секунду, Нагель как бы физически уже чувствовал всю ее тяжесть, давившую на плечи, заставлявшую дрожать колени.
— Не далее, как вчера, вы докладывали мне, что в Брюсселе все спокойно. Не так ли? — язвительно спросил Нойдорф.
— Гестапо в Брюсселе не располагало никакими данными о готовившемся убийстве.
— Вы понимаете, какой характер носит это убийство? — не обратил внимание Нойдорф на оправдание Нагеля. Агрессивность его голоса нарастала, и Нагель поспешил с ответом.
— Понимаю, господин обер-фюрер.
— Этот террористический акт, — подчеркнул Нойдорф, — призывает бельгийцев к борьбе против фюрера. И я совершенно не понимаю, чем же занимаетесь вы и ваша служба, если террористы в Брюсселе совершают такие акции?
Нагель предпочел смолчать.
— Я вас спрашиваю, господин штурмбанфюрер.
— Мы работаем. Мы стараемся. Я приму все меры, — оправдывался Нагель. Им овладело чувство, близкое к паническому страху. Обычно со своими руководителями даже по телефону он разговаривал стоя, независимо от того, находился в кабинете один или в чьем-то присутствии. И сейчас он начал разговор стоя, но силы, кажется, оставляли его, предательская дрожь в коленях все увеличивалась, совладать с нею он не мог и опустился в кресло. Жестокий в обращении с подчиненными, беспощадный к жертвам гестапо, он становился беззащитным перед своим начальством.
— Мне кажется, вам надо сменить обстановку, — услыхал он холодный голос Нойдорфа. — В России, под Москвой, нам требуются опытные руководители гестапо.
— Я сочту за честь, господин обер-фюрер, — ответил Нагель, как ему самому показалось, с готовностью, но от слов Нойдорфа грудь его опалила ледяная стужа. Отправляться в Россию барон фон Нагель не желал — там было слишком опасно.
— Если не найдете убийцу, такая честь вам будет оказана, — пообещал Нойдорф и, несколько помедлив, продолжил требовательно: — Если террориста не найдете, возьмите заложников. Берите и уничтожайте их беспощадно. Если потребуется уничтожить всех брюссельцев — уничтожайте. История вас простит.
Угрожающе звенящий голос Нойдорфа умолк, и Нагель облегченно отметил, что на этот раз доклад прошел более-менее удачно.
— Я вас понял, господин обер-фюрер.
— О случившемся я доложу министру имперской безопасности господину Гиммлеру и в ставку фюрера.
В трубке послышался щелчок и телефон выключился. Нагель достал платок, вытер крупные капли пота на лысеющей рыжей голове, повторил машинально: «И в ставку фюрера».
Миновали третьи сутки после убийства Крюге. За это время у Марины несколько спало нервное потрясение, притухло волнение, но полного спокойствия она не обрела и продолжала пребывать во власти
