уже не представится.
— Как изволите, милостивый государь, — согласился Старцев, полагая, что еще не все кончено, что, дав успокоиться Шафрову, можно будет продолжить выполнять задание Нагеля. — Как вам угодно. Я действительно еще не все сказал.
В присутствии женщины мужчины поразительно быстро взяли себя в руки, успокоились.
— Так что вы еще хотели мне сказать? — после нескольких минут молчания спросил сдержанно Шафров. — Я готов выслушать.
— Мы понимаем, что утомили вас, Александр Александрович, — оправдывался Новосельцев, — но, видит Бог, мы пришли к вам с добрыми намерениями.
— У меня мало надежды, что вы правильно поймете, — вновь дипломатично, издалека начал Старцев.
— Я еще в своем уме, господин генерал, — парировал Шафров.
— Видите ли в чем дело, Александр Александрович, — приступил Старцев к выполнению более щекотливой части своего визита. — Ситуация такова, что убийство Мариной немецкого офицера принимает нежелательный оборот — приобретает политический характер. По-ли-ти-че-ский! — по слогам подчеркнул он, — Вот в чем вся трагедия положения. Могут найтись люди, бельгийцы, русские, которые последуют примеру Марины. Это закономерно вызовет ответные меры немецкого командования, в результате чего прольется кровь, в том числе и кровь русских людей в Бельгии.
— Война без потерь и крови не бывает. Это вам, господин генерал, достаточно известно, — заметил Шафров.
— Да, конечно, — согласился Старцев, — Но наша миссия к вам, Александр Александрович, связана именно с тем, чтобы предотвратить возможные жертвы и ненужное пролитие крови.
— Каким образом? И при чем здесь я? — Старцев будто и не торопился с ответом — снял очки и долго протирал их лоскутком замшевой кожи. Покончив с этой процедурой и водрузив очки на место, он пристально посмотрел на Шафрова сквозь блестящие чистотой стекла, начал также медленно, как и важно.
— Мы полагаем, что для предотвращения возможных осложнений, которые могут привести к ненужным жертвам, было бы хорошо, если бы вы соблаговолили встретиться с Мариной Александровной и уговорить ее публично, я подчеркиваю, публично осудить свой поступок и попросить помилование у немецкого командования.
Старцев закончил свою мысль, снял очки и выжидательно уставился на Шафрова.
— Вы предлагаете мне роль предателя дочери? — хриплым, прерывающимся от удушья, голосом спросил Шафров.
— Ну, зачем же так? — сделал удивленный вид Старцев, — Какое предательство? Речь идет об элементарно простом — осудить свершенное и попросить помилование. Я не понимаю крайность вашего суждения, Александр Александрович. Не понимаю.
— Простите, — неожиданно в разговор вмешалась Людмила Павловна, обращаясь к Шафрову и Старцеву, — Простите великодушно, но я — мать Марины и не могу оставаться в стороне, когда речь идет о жизни или смерти моей дочери, — Она посмотрела на Старцева с мольбой. — Скажите честно, Семен Сергеевич, Марину освободят, если Александр Александрович сделает все, что вы предлагаете?
Болезненный взгляд Людмилы Павловны застыл на холеном лице Старцева в ожидании ответа. С первых минут появления в доме Старцева и Новосельцева она поняла, что их визит не сулил ничего хорошего, и пока в разговоре с Шафровым прямо не затрагивалась судьба Марины, она сдержанно прислушивалась к каждому слову, считая, что не женское это дело — вмешиваться в серьезный мужской — разговор, но когда Старцев поставил на карту жизнь ее дочери, она не выдержала.
— Весьма возможно, — ответил Старцев.
— Освободят? — не удовлетворилась Людмила Павловна уклончивым ответом.
— Освободят.
— Так в чем же дело, Александр Александрович? — повернулась она к Шафрову. — Поговори с Мариной.
— Право же, суждение Людмилы Павловны куда благоразумнее вашего, Александр Александрович, — заметил Старцев.
— Нужно спасать Марину. Спасать ее, неразумную, от смерти, — загоралась Людмила Павловна мыслью о спасении дочери, — При чем здесь Иуда? Какое предательство?
— На абордаж тут не возьмешь, — напомнил о себе Новосельцев, — Тут нужен маневр. И вы, Александр Александрович, этот маневр осуществите лучше, чем кто-либо иной.
— В ваших руках судьба дочери, — нажимал Старцев. Обретя союзника в лице Людмилы Павловны, он оживился. — Правильно ли будет не воспользоваться случаем спасти Марину? Амбиции, предрассудки, а тем более неправильное понимание предлагаемого мною шага в данной ситуации совершенно излишни.
Лицо Шафрова побледнело от волнения, слегка подрагивала на подушке голова, но Старцев и Людмила Павловна не замечали этого — они старались «привести его в чувства», заставить принять предложение.
— Надо спасать Марину, Сашенька, — залилась слезами Людмила Павловна и, отзываясь на боль жены, где-то в глубине сознания Шафрова забилось, затрепетало сомнение — правильно ли он поступает? Быть может, действительно, свидание с дочерью принесет ей избавление от наказания, и прав окажется Старцев, с такой уверенностью обещающий освобождение Марины? Так как же быть? Сомнение с каждой минутой росло, давило на его отцовские чувства и он уже видел себя единственным виновником смерти дочери.
— От вас зависит все, Александр Александрович, — убеждал Старцев. От его взгляда не ускользнуло состояние болезненного колебания Шафрова, намечавшегося надлома воли, и он радовался, что выполнение задания Нагеля, кажется, начинало обретать зримые черты — надо только подтолкнуть Шафрова сделать хотя бы первый шаг по пути, уготовленному ему в гестапо.
В притихшей комнате беспощадно и жестоко прозвучали слова Старцева.
— Нельзя, Александр Александрович, становиться детоубийцей.
— Что? — неожиданно драматически вырвалось у Шафрова, — Детоубийца? Я — детоубийца?
Это страшное слово повисло в воздухе моментально притихшей квартиры. Гримаса ужаса исказила бледное лицо Шафрова и он, весь напряженный, будто ступивший на грань безумия, затравленным взглядом метался по застывшим лицам жены, Старцева, Новосельцева, словно искал у них подтверждения или опровержения мысли, навязанной генералом.
— Детоубийца! — прошептал он.
— Если вы пожелаете, то я обещаю организовать вам встречу с Мариной Александровной — выделил Шафров четкие слова Старцева в шуме и звоне, до адской боли распиравшими черепную коробку.
— Каким образом? — простонал он, — Она же в гестапо, в тюрьме.
— У меня есть связи, — поторопился уверить Старцев.
Шафрову показалось, что где-то рядом ударила ослепительная молния и в его мятущемся сознании высветлила незамутненную драматическими переживаниями частицу рассудка, которая в одно мгновение поставила все на свое место. «У Старцева связи в гестапо? — пронеслось в его голове, — Он прошел ко мне по заданию гестапо?» Пронзительным взглядом уставился он на генерала и со злой иронией спросил:
— У вас есть связи в гестапо?
Шафров видел, как от этого неожиданного вопроса растерянно заерзал в кресле Старцев, как по его матовой бледности лицу пошли красные пятна и, не давая ему опомниться, продолжил с такой же беспощадной жестокостью, с какой минуту назад сам генерал обвинял его в детоубийстве.
— Я давно подозревал, господин генерал, что у вас есть связи в гестапо. Благодарю за откровенность. Так что же вы по заданию гестапо и пришли ко мне?
— Это уж слишком, Александр Александрович, — попытался урезонить его Новосельцев.
— Саша, подумай, — взмолилась Людмила Павловна.
— Вы меня не так поняли, — растерянно оправдывался Старцев, понимая, что перестарался и провалил выполнение задания Нагеля.
