разболтавшийся лесовик. — Кузнец-то ничего, а Петр, кабы остался, так пришиб князеньку бы!
— Выходит так, — вмешался Дрот, — что они, Грушецкого холопы, нашего князя спасли!
— Выходит, что так! — согласились с ним почти все слушатели.
Тотчас же все подробности этого рассказа через Дрота стали известны Марье Ильинишне. Старушка даже заплакала, слушая их.
— Господи милосердный, — шептала она, — сколь неисповедимы пути Твои! Воистину сказано, что ни единый волос не спадет с головы без воли Твоей… Злое задумал Васенька на наезжую боярышню, а вот как вышло: ее же люди от гибели неминучей его вызволили… Вот пусть светает только, соберусь да поеду сама, погляжу на красавицу…
XXI
НЕОЖИДАННОЕ ЗНАКОМСТВО
Томительные мгновения пережили и старый Серега, и юный Федька, пока за дверью слышались приближавшиеся шаги.
— Не сдавай, Серега, — шепнул старому холопу кравшийся к двери подросток, — все равно где погибать, здесь ли, или в Чернавске у воеводы… Я живым не сдамся.
Старый Серега ничего не ответил, а только еще крепче сжал и выше поднял дубовую скамью. Зюлейка, вынырнувшая из-за полога, так и замерла в ожидании.
Весь этот шум разбудил, наконец, спавшую мамку.
— Что вы, что вы, оглашенные! — спросонок заголосила не знавшая, в чем дело, старуха. — Разбойничать в чужом доме задумали?.. Вот я вас! Кшш… окаянные!
— Молчи, бабушка, — тихо, но внушительно проговорил Сергей, — спала ты, а мы в лютую беду попали…
— Что зря мелешь? — выкрикнула мамка. — В какую еще там беду?..
— А в такую, боярышню ты проспала бы, кабы не мы…
Старуха привзвизгнула и, закрыв лицо руками, в немом ужасе присела на пол.
В это время дверь приотворилась, и Федор, согнувшись, как кошка, уже готов был прыгнуть вперед. Однако, радостно вскрикнув, он выпрямился, и нож выпал у него из рук.
— Дядя Серега! — во все горло заорал он. — Брось скамью-то: наши там, Константин с Дмитрием и сам Ванятка… пропащие! Там еще какие-то, а здешнего хозяина и не видать, и не слыхать…
Действительно, за дверьми были возвратившиеся вершники, но, отстраняя их, вперед продвинулось двое совершенно незнакомых людей.
Один из них, оставшийся позади, был в черной монашеской сутане, выдававшей в нем, как и едва заметная тонзура, католическое духовное лицо.
Другой, красивый молодой человек, скорее — юноша, с гордым и смелым лицом, в богатом польском одеянии, прямо прошел в покой и зорко окинул взглядом всех находившихся там.
На его лице отразилось нескрываемое удивление, когда он увидал и нож, валявшийся у ног Федора, и Сергея, все еще державшего за край скамью, и сидевшую на полу старуху-мамку. Он сразу же понял, что эти двое людей, а с ними и красивая молодая женщина с кинжалом, только что были готовы на отчаянную борьбу для защиты кого-то им дорогого, и только его появление успокоило их отчаяние, укротило их решимость.
В это время Ганночка пришла в себя. Она услыхала шум, голоса и, превозмогши слабость, поднялась с постели и вышла из-за полога. Молодой поляк сейчас же увидал ее и сразу понял, что это-то и было то дорогое существо, ради которого эти люди готовы были пожертвовать своей жизнью. Одежда Ганночки подсказала ему, что это — не простолюдинка, а вполне равная ему по своему общественному положению девушка. Сейчас же на губах юноши заиграла улыбка, и, приблизившись к Ганночке, он почтительно склонился пред нею, говоря совершенно чисто по-русски:
— Пан Мартын Разумянский, герба Подляшского, королевский поручик. Прошу прелестную панну не обидеть меня своей милостью и дать мне для привета свою ручку.
Ганночка вся вспыхнула, но, будучи привычной к польскому обращению, с легким поклоном протянула пану Разумянскому руку. Тот припал к ней с почтительным поцелуем.
В покой тем временем все больше и больше набиралось людей. Однако ни холопов Грушецкого, ни приспешников Агадар-Ковранского не было видно. Новопришедшие и по типу, и по одеждам, и по вооружению все были поляки и литовцы. Тут были и старики, и молодые; они держались свободно, но с соблюдением собственного достоинства.
Вершники воеводы Грушецкого, выйдя из лесу на наезженную дорогу, прямо и натолкнулись на них, словно принесла их сама судьба.
Пан Разумянский в сопровождении иезуита отца Симона Кунцевича и большой свиты из поляков и литовцев ехал по своим делам на Москву. У него — вернее, у его отца — были поместья и под Смоленском, и в Чернавском воеводстве, и молодой человек был послан родителями, чтобы разобраться в имущественных делах после недавней войны.
Дорога через лес не была прямым путем к Белокаменной, но почему-то Разумянский и его товарищи захотели сделать порядочный крюк и направились именно этой дальней, кружной дорогой.
И вот вдруг из-за кустов, прикрывавших пролесок, появилось трое конных и двое пеших, среди поезжан начался было переполох, так как встречных людей путники приняли за разбойников; много остро отточенных сабель вылетело из ножен, но, к счастью, недоразумение скоро разъяснилось и все обошлось благополучно.
Вершники простодушно рассказали обо всех своих приключениях, расписали, насколько им позволяло воображение, красоту своей боярышни и высказали опасения за ее участь.
— Хоть сам-то здешний князь, — сказал вершник Иван, — в беду попал и двинуться не может, а кто знает, какой им приказ своим холопам дан?
— Может, приказал он им схоронить куда-нибудь нашу боярышню, — заметил со своей стороны Дмитрий, — явимся и не найдем ее.
— А что наши там есть, — вставил слово Константин, — так с ними управиться легко: заснут с устатку, что хочешь с ними, то и делай… Хоть перебей всех.
В свою очередь, лесовик Петруха не поскупился представить проезжим князя Василия в самом мрачном виде.
Разумянский рассеянно слушал Петра, но все-таки время от времени кивал ему головой и говорил:
— Так, так!
Когда рассказ был кончен, Разумянский обратился к своим спутникам:
— Ну что, панове, как вы думаете, что нам делать, как нам быть? Я вижу, что пан Руссов желает что- то сказать, — обратился он к высокому, худощавому молодому литовцу, уже несколько раз пытавшемуся вставить свое слово. — Прошу вас, пан Александр!
Литовец тотчас же обратился к товарищам:
— Прошу извинения, паны, и вашего также, пан Мартын, — поклонился он Разумянскому, — но мне известно, что был на рубеже старый московский дворянин Грушецкий и у него раскрасавица-паненка дочь… Вся округа была от нее в восхищении. Лицом — ангел небесный, и разумом светла… Так и звали у нас красавицу-паненку: разумница! Не про нее ли теперь речь идет? Если только это — она, панна Ганна Грушецкая, — пылко воскликнул Руссов, — то, клянусь всеми ранами святого Севастьяна, я готов ради нее в самое пекло к черту на рога пойти!
— Пан Александр влюблен, — улыбнулся Разумянский. — Он — наш друг и добрый товарищ, паны; мы с ним и плясали, и рубились вместе, так теперь разве не обязанность наша последовать его призыву и оградить от беды его даму, хотя бы для этого пришлось взяться за сабли!
— За сабли, за сабли! Виват Разумянский, виват Руссов! — раздалось со всех сторон.
Крики долго не смолкали; в воздухе мелькали обнаженные сабли, кто-то выстрелил в воздух. Все
