Впрочем, министр сообщил Лозовскому, что видел в Америке знаменитую Анну Павлову, а потом не выдержал и прибавил:
— У нас с господином Молотовым состоялся интересный трёхчасовой разговор.
И опять нить беседы потянули Татекава и Лозовский. Лишь под конец спектакля Мацуока сказал заместителю наркома:
— Две недели тому назад в Москве было холодно, а когда я приехал в Берлин — там было уже жарко… Теперь тепло и тут. Так что вы верно заметили на вокзале, господин Лозовский, — я привёз с собой тепло.
— Это и неудивительно, господин министр, — рассмеялся Лозовский, — кажется, в Европе сейчас жарко со всех точек зрения?
Мацуока не смог сдержать вздоха и признал:
— О да! Очень жарко.
9 АПРЕЛЯ 1941 года, в среду, Мацуока и Молотов встретились во второй раз… После их совместного обеда гостя повезли на автозавод имени Сталина — «ЗИС», а потом он уехал на день в Ленинград. 11 апреля «Красная стрела» привезла Мацуоку обратно, и он встретился с Молотовым в третий раз.
Беседы эти были достойны пера Шекспира или Бернарда Шоу… Оба переговорщика были людьми опытными, упорными и упрямыми — недаром Вячеслав Михайлович имел дедом по матери богатого вятского купца Небогатикова… На него не производили впечатления ни «сто тысяч слов», ни заявления Мацуоки о том, что речь идёт об улучшении отношений на 50–100 лет. При этом японец не считал нужным поднимать вопрос о пересмотре злосчастного Портсмутского мира.
Молотов же, наоборот, подчёркивал, что в СССР смотрят на этот мир примерно так, как в Германии смотрели на Версальский договор. И в ответ на предложение продать Северный Сахалин предлагал японцу продать России Сахалин Южный и некоторые группы северных Курильских островов.
Судя по всему, переговоры шли к концу без видимых результатов. Мацуока хотел заключить пакт, Молотов требовал взамен отказа от сахалинских концессий… И ни один, ни другой не уступали.
День 12 апреля 1941 года начался у японского гостя с двух институтов Академии наук, продолжился фабрикой «Трёхгорная мануфактура», а вечером его отвезли в МХАТ. Шли «Три сестры», Ольга произносила свой последний монолог и восклицала: «Кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем живем, зачем страдаем…»
Чехова в Японии любили. Не был он чужд и бывшему соратнику графа Гото, так что Мацуока вполне отдавался обаянию театрального действа — тем более что ничего другого ему и не оставалось.
Ольга произнесла последнюю реплику пьесы: «Если бы знать, если бы знать!», на сцену упал занавес, а Мацуока все еще не знал, что подлинный его московский визит только начинается.
Но прямо из театра японца пригласили к Сталину.
Из их почти двухчасовой беседы талантливый драматург — тот же Антон Палыч Чехов — мог бы сделать сюжет как драматический, так и комический, хотя в Кремле не было, как в Берлине, двухметровой протокольной свиты при маленьком госте, а говорили русский большевик со знаменитым псевдонимом «Сталин» и японский «моральный коммунист» по имени «Сосновый холм» о вещах вполне серьёзных. Комизм же заключался в настолько старательных попытках Мацуоки выглядеть простодушно, что иногда он на самом деле оказывался в чем-то наивен. Впрочем, люди, знавшие его близко, и впрямь числили за ним способность «опьяняться собственными представлениями о вещах».
Начал гость, естественно, с любезностей:
— Я благодарен вам, господин Сталин, и за приём, и за то, что вы согласились вновь принять меня.
— Это моя обязанность!
— Господин Молотов уже, наверное, докладывал вам, что я хотел за время моего пребывания в Москве заключить пакт о нейтралитете, без всяких предварительных условий, в порядке дипломатического блицкрига… Но, — тут Мацуока вздохнул, — моё желание не увенчалось успехом… Завтра я покидаю вашу столицу, и мне очень досадно, что пакт не подписан.
Сталин молча развел руками — мол, мы бы рады, однако не все зависит от нас. Мацуока же сегодня оправдывал своё прозвище «Сто тысяч слов» и на слова не скупился:
— Все же пребывание у вас дало мне много… Я знал старую Россию и видел её ещё раз восемь лет назад… Ваши успехи впечатляют! А две наши встречи, господин Сталин, породили во мне такое чувство, что я стал считать себя близким и знакомым для вас… И то же я чувствую по отношению к господину Молотову.
Сталин вежливым поклоном поблагодарил гостя, а тот сообщил:
— Я вчера приглашал господина Молотова в Японию. Ведь личные визиты и ответные визиты — это тоже часть дипломатии и очень важная…
Сталин кивком выразил согласие, Мацуока же попросил разрешения высказаться по пяти моментам.
Первый касался договора с рейхом — по словам Мацуокй, он мог лишь улучшить советско-японские отношения (что, вообще-то, было правдой).
Второй… О втором, впрочем, мы узнаем чуть позже, а вот третий и четвертый были связаны с убеждением Мацуокй в необходимости избавиться от англосаксов и от «агента англо-американского капитала» Чан Кайши, которому СССР всё ещё оказывал поддержку в его вялой войне с японцами.
Пятым был опять «моральный коммунизм». Мацуока соглашался, что капитализм, пришедший в Японию более полувека назад, принес много социальных болезней, но верил в победу в Японии морального коммунизма. При этом он не скрывал, что не согласен с политическим и социальным коммунизмом, и предлагал России «вместе изгнать из Азии влияние англо-американского капитала», а там посмотреть — чей коммунизм лучше: русский или японский?
— Я всегда говорю и сотрудничаю откровенно, не занимаясь мелочами и торгашеством, — заявил гость. — И у меня с молодых лет сложилось убеждение, что судьбу Азии решают две силы — Япония и СССР. Нам лучше идти рука об руку, чем ссориться.
Вот «под углом зрения больших проблем» Мацуока и предлагал нам решать наболевшие вопросы. Это и было моментом вторым.
— Мелкими вопросами можно и пожертвовать, — убеждал коммуниста Сталина «коммунист» «Сосновый холм» и пояснял: — Если бы такой маленький островок, как Сахалин, потонул в море, то это не повлияло бы на японо-советские отношения. И я предлагал господину Молотову продать нам северную часть Сахалина. Вы же не согласны… Сталин подошёл к огромной карте — самой броской и важной части интерьера его кабинета — и жестом пригласил подойти к ней гостя:
— Посмотрите, господин Мацуока… Япония держит в своих руках все выходы Советского Приморья в океан.
Сталин показывал и перечислял:
— У южного мыса Камчатки — Курильский пролив… К югу от Сахалина — пролив Лаперуза… У Кореи — Цусимский пролив…
Сталин улыбнулся и вопросил:
— Вы что, хотите нас удушить, господин Мацуока? Какая же это дружба?
Мацуока, не смущаясь и ничего не отвечая прямо (ибо ответить тут было нечего), заявил:
— Но это нужно для создания нового порядка в Азии… И мы не возражали бы, если бы Советский Союз вышел через Индию к тёплым морям Индийского океана… Если СССР захочет иметь порт Карачи, Япония закроет на это глаза. Но нам надо иметь пакт…
И Мацуока перешел опять к проблеме пакта, старательно обходя при этом такие острые углы, как фактор Монгольской Народной Республики, марионеточного Маньчжоу-Го, сахалинских концессий и рыболовной конвенции.
— Господин Мацуока, — сказал, наконец, Сталин, всё это время улыбавшийся. — Вы убедили меня в том, что в ваших словах о пакте нет дипломатической игры и что Япония действительно хочет улучшить наши отношения…
— У меня такое же впечатление, — вставил слово и Молотов.
