'В 1950 году литконсулътант газеты 'Труд ' Лев Озеров вписал в мое стихотворение… следующие строки: 'знаем, верим (Ах, вот откуда эти 'я верю', 'я знаю'! — С. К.) — будет сделано здание, которое будет поставлено, то, что строилось нашим Лениным, то, что строится нашим Сталиным'.
Словом, все случилось, как в знаменитой песне Высоцкого: 'И на троих зазвали меня дяди'.
Лев Адольфович Озеров был человеком тихим и поэтом никудышным. Возможно, что, напрягши все свои способности, он сочинил и бескорыстно подарил Е. Е. лучшие четыре строчки из своего забытого ныне творчества. Тому бы благодарить услужливого старика-еврея, ан нет — до сих пор недоволен. Поистине, ни одно благодеяние не остается безнаказанным.
Вот так старшие друзья-поэты превращали вольнолюбивого волчонка в сторожевую дворняжку сталинской эпохи. Но вот что совсем забавно: оказывается, наш сталиненыш-Маугли уже в тринадцать лет узнал, каков негодяй этот самый Шер-хан.
'Родная сестра отца 'тетя Ра ' была первым человеком на земле, сказавшим мне, что Сталин убийца'.
Случилось это, по словам несмышленыша, аж в 1945 году, когда 'тринадцатилетний племянник' читал ей 'свои тошнотворно искренние стихи о Сталине'. Ну совсем голова кругом идет! Так кто же автор бессмертных строчек (Тарасов? Озеров? Евтушенко?) из книжицы, за которую, в сущности, нашего собачоныша, как он вспоминает, 'приняли в литинститут без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу' (Ну попробовали бы не принять, прочитав: 'Он думает обо мне'… 'самый мой лучший на свете друг'!).
Но несмотря на уроки тети Ра наивный оборотень еще не раз попадал в тоталитарные и даже антисемитские капканы и волчьи ямы. Несмотря на то, что он 'впервые слово 'жид ' услышал в Москве', несмотря на то, что 'трижды видел на сцене великого Михоэлса', 'влюбился в него ' и даже был на похоронах и чувствовал, что 'Михоэлса убили', 'несмотря на брезгливость с детства к антисемитизму… ' И вдруг: 'Я все же поверил тому, что врачи хотели отравить нашего родного товарища Сталина, и написал на эту тему стихи'. Вот каков! Написал да еще прочитал вслух не кому-нибудь, а еврейской семье Барласов: 'Никто из убийц не будет забыт, они не уйдут не ответивши. Пусть Горький другими был убит, убили, мне кажется, эти же'. О святая простота! Так вот из нашего дикого волчонка время лепило послушную, виляющую хвостиком псинку.
Но когда 'великий вождь всех времен и народов' почил в Бозе, наш охвостыш, почувствовавший, что лишается 'покровителя', обратился к великой тени другого основоположника. Сам он вспоминает об этом с искренней образностью, достойной восхищения:
'Я принадлежу к тем шестидесятникам, которые сначала сражались с призраком Сталина при помощи призрака Ленина. (Ну как не вспомнить слова самозванца из великой трагедии: 'Тень Ленина меня усыновила, Евгением из гроба нарекла'? — С. К.) Но как мы могли узнать, раздобыть архивные материалы об ином, неизвестном нам Ленине, которые пылились за семью замками? ' И это пишет расчетливый и вольнолюбивый дикий звереныш, обводивший, по собственному признанию, вокруг пальца таких дрессировщиков, как Хрущев, Андропов, Крючков, Ильичев, Зимянин, Фурцева, Демичев! Я уж не говорю о всякого рода мелких сошках вроде крупных кагэбешников, секретарей ЦК комсомола, руководителей Союза писателей, всяческих послов, высших начальников советской цензуры… Да через него Роберт Кеннеди передавал советскому руководству сведения о том, что имена Даниэля и Синявского были выданы нашему КГБ американскими спецслужбами, чтобы шум от международного скандала, который неизбежно должен был разразиться во время суда над ними, несколько отвлек мировое общественное мнение от американских бомбежек Вьетнама… Вот какие поручения и на каком уровне выполнял выкормыш отечественного тоталитаризма! Вот каков наш волчоныш, по его собственному признанию, и 'целе— и нецелесообразный'!
Вроде бы должно было у него хватать всяческой информации о том, что такое советская власть, кто такой Ленин, поскольку гибрид волка и собаки был неглупым и весьма эрудированным, любознательным книгочеем. Весь мир он изъездил. За тридцать лет, начиная с 1959 года, по собственному его признанию: 'Я побывал в 94 странах и мои стихи переведены на 72 языка ' (на большее количество языков были переведены только труды его бывшего кумира Ленина). Какое грамотное дитя 'социалистических джунглей' — все безошибочно посчитало! Его библиотека собиралась во время этих путешествий. В 1972 году возвращался он из очередной Европы или Америки:
'Я вез книги Троцкого, Бухарина, Бердяева, Шестова, Набокова; Алданова, Гумилева, Мандельштама, 'Окаянные дни' Бунина, 'Несвоевременные мысли' Горького…' 'Согласно описи, я привез 124 нелегальные книги', '…семьдесят два тома лучшего журнала эмиграции 'Современные записки'…
Отобрали, конечно, у книголюба на границе таможенники это богатство, опись составили, однако не подозревали, бедные, с каким матерым человечищем имеют дело. Поскольку у него всегда был при себе личный телефон шефа Лубянки Андропова, то наш букинист тут же призвал на помощь своих лубянских покровителей-дрессировщиков. Все книги до одной ему были возвращены. Представляете, что в этих книгах было написано про советскую власть и про Ленина, призрак которого в это время помогал ему бороться 'с призраком Сталина '? Особенно у Бунина в 'Окаянных днях', у Горького в 'Несвоевременных мыслях', в трудах высланных Ильичом из страны философов и ученых — Бердяева, Булгакова, Шестова? Но наш Маугли настолько верил в торжество и справедливость советской власти, что и после 1972 года, прочитав всю эту литературу, переиздавал во всяческого рода томах, двухтомниках, собраниях сочинений все свои афоризмы, похожие на клятвы Павки Корчагина: 'Погибну смертью храбрых за марксизм', 'Не умрет вовеки Ленин и коммуна не умрет', 'Считайте меня коммунистом', 'Коммунизм для меня самый высший интим ' (я со смехом вспоминаю эту строчку, когда сейчас вижу секс-шопы с вывесками 'интим'). После окончательного укомплектования в 1972 году с помощью Андропова своей уникальной библиотеки, аж до 1988 года вольнолюбивый книгочей, разочарованный в усатом Шер-хане, продолжал по ночам скулить, глядя на Луну, на поверхности которой он смутно различал очертания профиля настоящего справедливого вождя и хозяина: 'Люблю тебя, отечество мое, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих ' (из поэмы 'Казанский университет', написанной к столетию Ленина. —С. К.). Скулил он и о всех его соратниках, оплакивал Бухарина — 'крестьянский заступник, одно из октябрьских светил', о его семье — 'отобрали у Ани ее годовалого Юру '; мечтал о памятнике невинно убиенному Ионе: 'Якир с пьедестала протянет гранитную руку стране' (1987 г.), о времени, когда 'продолжится революция и продолжится наш комиссарский род' (1988 г.). Это лишь потом, оказывается, в разгар горбачевской перестройки, прочитав маленький самиздатский конспект всем известных ленинских цитат, составленный несчастным Веничкой Ерофеевым, наш библиофил наконец-то понял, что из себя на самом деле представлял Ильич. Удивительно, как это талантливый пьяница Веничка Ерофеев, ни разу в жизни не выезжавший ни в одну страну из Малаховки, смог научить чему-то коллекционера, который побывал в 92 странах, волоча из каждой ящиками антисоветскую и антиленинскую литературу! Однако якобы только тогда и пришло к нему прозрение:
'Небольшой сборничек цитат из Ленина, составленный Венедиктом Ерофеевым под названием 'Моя Лениниана', поверг меня в глубокую депрессию, сильно поколебал меня в моих прежних самых искренних убеждениях'.
Вот так-то: тетя Ра открыла ему глаза на Сталина, а Веничка на Ленина. Нервы к этому времени у волчатки действительно были изношены, да и как было не впасть в депрессию, ежели до 1988 года он находился в полном неведении о том, что Якир 'расказачивал' Дон, что Блюхер подписывал смертный приговор Якиру. Однако в период между Любовями к Сталину и к Ленину чувственное дитя джунглей успело завести короткий, но бурный роман с Никитой Хрущевым: 'Меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича о том, что у нас не может быть мирного сосуществования в области идеологии… если мы забудем, что должны бороться неустанно, каждодневно за окончательную победу идей ленинизма, выстраданных нашим народом, — мы совершим предательство'.
