авангардистского художника Малевича, увлекавшегося теософией856 : “бросить весь накопленный багаж блага вчерашнего… разбить Церковь, семью, уничтожать старые города и деревни каждые пятьдесят лет,.. создать экономический совет по ликвидации всех искусств старого мира”857.
Кроме того, я знаю, что и из трудов православных публицистов можно набрать коллекцию вполне пугающих предложений и общественных идеалов, в которой окажется немало общего с рериховской теократией. Например, в 20-е годы нашего века софийский архиепископ Серафим (Соболев) в книжке “Русская идеология” предлагал ввести смертную казнь для проповедников атеизма… Но ведь архиеп. Серафим – не основоположник православия. В многовековой истории Церкви, начинающейся с Евангелия, он не более чем весьма периферийная фигура. Вот если бы возникла “Истинно-православная Серафимовская Церковь”, то ее надо было бы бояться, потому что любая религиозная община стремится к буквальному исполнению всех заветов своего основателя.
В Православной же Церкви есть Евангелие для того, чтобы выправлять слишком человеческие, слишком страстные, слишком “сиюминутные” порывы позднейших проповедников. Но рериховцы считают себя выше суда Евангелия. Евангелие для них не достаточно “подлинно” (“Невозможно допустить, чтобы Евангелия, из которых первое написано чуть ли не через сто лет после ухода Христа, и после того, как они прошли цензуру стольких ревнителей, могли в точности выражать мысль Христа”)858. А вот труды Рерихов и Блаватской – это как раз непогрешимое “священное писание”. По законам религиозного мышления труды основателей движения, как находящиеся в несравненной близости к Источнику Истины, воспринимаются в качестве несравненно более истинных, чем размышления любых последующих учеников. И если о неудачных мыслях одного из тысяч православных епископов достаточно лишь пожалеть, то такие же советы
Во всяком случае разговор о прелестях оккультной теократии был необходим хотя бы для того, чтобы показать, что теософия не имеет никакого нравственного преимущества над историческими религиями. Идеал теософии не является более бескровным, чем практика исторических религий. А потому вполне непонятна логика мысли тех, кто и поныне пытается рекламировать “Живую этику” Рерихов как высший плод духовного развития человечества.
Я также не утверждаю, что Валентин Сидоров или Людмила Шапошникова (нынешние возглавители рериховского движения) лелеют в своих сердцах очертания подобных утопий и на ночных совещаниях составляют инструкции на тему “Как нам организовать революцию”859. Дело не в их личных амбициях. Сами по себе они, наверно, добрые люди.
Но они нашли себе недоброго советчика. Тот Дух, что стоит за их плечами, тот Дух, что вдохновлял Блаватскую, Рерихов и прочих оккультистов и христоборцев – это дух мировой злобы. “Он был человекоубийца от начала, он лжец и отец лжи” (Ин. 8,44)… Самообоготворением, надеждой на “истинный гнозис” и безбожное бессмертие соблазнил он первых людей. С помощью тех же уловок он и ныне вербует своих слуг.
Бог и боги
– Вы еще сомневаетесь, хотя видели собственными глазами. Уж вам-то совсем не пристало быть Фомой Неверующим. Да, в россказнях о талисманах, приворотах, серебряных пулях что-то кроется! Что вы, католик, скажете на это? – Скажу, что я агностик, – улыбнулся отец Браун. – Вздор, – нетерпеливо крикнул Элмер. – Ваше дело верить в разные штуки. – Да, в некоторые штуки я верю, – согласился отец Браун. – Именно поэтому я не верю в другие.860
Почему же для христиан столь немыслимо совмещение веры в Бога Евангелия и почитания иноземных богов, и почему это сочетание вполне естественно для язычников?
Дело в том, что классические религии древности трудно назвать «политеистическими». На самом деле любая развитая религиозная мысль – в Египте и Иране, в Греции и Индии – приходила к выводу о том, что Бог Един. Точнее говоря – не «приходила», а «припоминала». В теогонии любого народа есть хотя бы глухие указания на то, что Первоисток бытия Един. Поэтому и звучит в Библии надежда на то, что «вспомнят, и обратятся к Господу все концы земли, и поклонятся пред Тобою все племена язычников» (Пс. 21,28).
Память об этом «прамонотеизме» была, но весьма слабой. Трудно сказать, что здесь было причиной. Может быть, та самая «блокированность» религиозной жизни землян честолюбивыми космическими духами. Может быть, просто чувство своего рода религиозного реализма людей: мы пали так низко, что не имеем права взирать на Небо. Похожим образом и до сих пор поступает иногда православный христианин, порой обращаясь с покаянной молитвой к Божией Матери прежде, чем к Самому Христу именно из полуосознанного ощущения того, что Мария, Матушка – «своя», Она ближе, Ей легче понять и простить…
Может быть, то древнее забвение Творца – попытка успокоить свою совесть путем устранения из памяти Того, против Кого и было совершено главное преступление.
А может быть, это забвение оказалось результатом вполне и даже слишком человеческого поиска посредствующих «примирителей». Когда рассорятся два некогда близких человека, не всегда они решаются прямо подойти друг к другу и сказать: прости. Весьма часто, уже придя в покаянное настроение и поняв всю напрасность вчерашней ссоры, они пытаются «прощупать» настроение другого, подговаривая общих знакомых завести с былым другом разговор на болезненную тему разрыва. «Я сам к нему обратиться не могу, но хоть ты спроси его, что он об этом думает». Если посредник не слишком добросовестен, если он почему-то считает, что ему на руку усугубление разрыва – можно не сомневаться, что он найдет такие полутона и акценты при передаче взаимных извинений и соболезнований, которые лишь еще больше испортят все дело.
Те посредники, которые предложили свои услуги в качестве «духовных наставников» падшего человечества, судя по результатам древней религиозной истории, не были заинтересованы в том, чтобы человек примирился с Богом.
Причины могли быть разными, но сам факт отмечен практически во всех «языческих» мифологиях: память о Едином Боге удалилась из повседневного благочестия и затем была оживлена лишь во вторичной философской рефлексии (хотя, по правде говоря, это еще вопрос – оживляет, или, напротив, охолаживает философизация религиозные отношения людей).
Соответственно, бытовое благочестие строилось на почитании тех духовных сущностей, что поближе к человеку и больше похожи на него – на почитании ангелов (или демонов) Хранителей тех или иных мест. У каждого дома (семьи, рода) есть свой «гений». У каждого города, каждого народа и страны. Эти боги и духи, как и люди, не всегда живут мирно между собой. Но в принципе для человека желательно поддерживать мир со всеми.
Низший, самый близкий к человеку чин этой иерархии богов «второго порядка» – это родовые «гении». Точнее всего смысл этого именования передает русское слово «домовой». Естественно полагать, что у каждого дома есть собственный «домовой».
Соответственно, если я, язычник А. иду в гости к моему соседу, язычнику В. на его семейный праздник, я должен взять с собой подарки в количестве N+1 (где N означает число членов семьи, а 1 – подарок для его семейного гения). У меня дома за печкой живет свой собственный гений «Васька». Но с домовым своего соседа мне лучше не ссориться. Он хоть и властен только над своей домовой территорией, но колодец-то у нас общий. Обидится он на меня – да и подстроит какую-нибудь каверзу мне у колодца. Так
