день говорят: «Так! Значит, едем туда, бабки собираем, оружие транспортируем… (не помню) через Тунис, начинаем хотя бы там воевать!»
Такое шараханье от паники к героизму – это вообще свойство неустойчивых систем. На самом деле между паникой и героизмом один шаг. Паника очень легко превращается в героизм в случае, если люди вдруг видят врага и понимают, что задачи – такие–то и такие–то. Страшно то, что непонятно.
«А я, – говорит герой в каком–то советском фильме, – вдруг потом подумал: немец, он же тоже и в школу ходил, и мамкину сиську сосал, значит, бить его можно. А раз можно, то и нужно…» То есть у этого героя фильма вдруг возникло ощущение, что с этим надо бороться – потому что с этим можно бороться, с этим понятно, как бороться, и это абсолютное зло. Если это состояние возникнет, тогда все проблемы будут решены. Но для того, чтобы оно возникло, никаких средств, кроме интеллектуальных, нет. Интеллектуальная эмоциональная оптика – вот что такое сейчас главное оружие борьбы.
В этой связи совсем не лишне обсудить, что такое фашизм с которым воевали, физическая война, которая была выиграна… А вот иная война – нет. Это очень серьезный вопрос.
Я с большим вниманием прочитал статьи Игоря Шафаревича «Гадания о будущем», посвященные развитию. И я понял, что ситуация в невероятной степени усложняется следующим: все, что давало в теоретическом смысле марксистское здание, и все, что находилось рядом с марксизмом (а там рядом–то находилась большая часть философии XX века) – все это было отвергнуто с порога людьми, которые презирали Советский Союз и все советское. Они справедливо презирали советско–коммунистическое начетничество (начетничество всегда отвратительно), банальщину и все прочее. А заодно они откинули все остальное. Остались некие либеральные возможности и – иные… Иные кажутся иногда безумно соблазнительными, но они, конечно, не панацея, мягко говоря.
Шафаревич:
Не вся. Я с глубочайшим уважением отношусь к тому, что наша естественнонаучная интеллигенция двинулась в гуманитарную область, но двигаться туда все–таки надо осторожно. Если бы эта концепция абсолютно доминировала, то не было бы античности как таковой.
Когда французская буржуазная революция состоялась, и началась эпоха того, что Игорь Шафаревич сводит к прогрессу, к линейной теории прогресса (и что на самом деле является чем–то совсем другим, гораздо более сложным)… Так вот когда этот исторический рывок состоялся, то разворачивающаяся буржуазная действительность сразу очень многих разочаровала. Она оказалась очень пошла, очень груба. Несмотря даже на то, что все очень быстро развивалось в смысле техническом. Сразу обнаружились ее колоссальные недостатки. И сразу возникло два типа критики этой действительности (у нас это все называлось – революционный романтизм и реакционный, консервативный романтизм).
Один из этих романтизмов сразу сказал: «Назад в средневековье, насколько лучше было при феодализме! Мы хотим туда, назад!»
Другой – из песни слов не выкинешь, марксистский – стал критиковать буржуазную действительность совершенно на других основаниях и взывать к новому историческому рывку.
Так вот, тот романтизм, который все время хотел вернуться назад в «блаженное средневековье» (стоит почитать даже романы Вальтер Скотта, а если уж заозерных романтиков прочитать, то это еще виднее – упоение этой стариной и всем прочим), этот романтизм политически очень плотно сошелся с элементарными политическими движениями, с желаниями реставрировать монархию.
Никто не понимал, как феодализм можно реставрировать… Во–первых, потому, что вернуть назад это сословное общество уже невозможно. Народ будет сопротивляться, он вкусил это, он это не отдаст… Во– вторых, даже если это вернешь, то затормозится развитие, и тогда тебя завоюет соседняя страна.
Поэтому, каким именно образом восстановить этот самый монархический феодализм, было непонятно. И потому все движения, направленные на монархическую реставрацию, реставрацию Бурбонов, а то и еще чего–нибудь поглубже, всегда были слабыми. И они, тем не менее, всегда были – потому, что буржуазная действительность была отвратительно пошлой, так что этот взгляд назад был очень естественным, и огромные силы тянули назад.
Но эти силы не могли сформулировать свою политическую программу, потому что прямая программа реставрации монархии и феодализма была слишком грубой и мало осуществимой. И для того, чтобы возникла другая концепция, нужен был фашизм. Без фашизма ничего сделать было нельзя. Это не проблема еврейского вопроса, это не проблема ритуалов. Это проблема сути: как вернуть средневековье, изменив его настолько, чтобы оно заработало. Это и называлось не «реставрация», а «консервативная революция». И вот это–то и сработало по–настоящему. Но для этого пришлось делать очень глубокие преобразования, – тут нельзя останавливаться на середине, тут надо доходить до конца. И тут дошли до конца, отбросив христианство, вернув язычество, вернув оккультизм, восславив все эти «премордиальные традиции» и объявив войну истории и развитию как категориям, войну абсолютную.
Вот тут–то и понадобились Гесиоды и все прочее. «Гесиоды и пр.» – это естественное явление своего времени, потому что никакой линейной теории прогресса вообще не существует, как работающей парадигмы, описывающей действительность сколь–нибудь адекватно. Потому что все уже понимают (и это исторически доказуемо), что была, скажем, крито–минойская культура, цивилизация, которая потом рухнула; что были очень большие возвышения в древности, которые потом сменились дикостью; что существуют некие циклы; что человечество движется по принципу американских горок «вверх, вниз, вверх, вниз»… Но оно же движется куда–то!
Хорошо, допустим, оно не движется…
А живое?… Разве мир – не двигался из одноклеточных в более сложные существа, потом в позвоночные, потом к разуму? Он не двигался? Этого не было? Надо отменить все это? И геологию тоже? И теорию Канта, касающуюся солнечной системы и всего прочего, тоже надо отменить? И Большой взрыв надо отменить? И историчность вещества надо отменить? То, что атомы возникли не сразу, даже элементарные частицы возникли не сразу, это все тоже надо отменить? Но это можно отменить, апеллируя к мифу. Отказавшись полностью от научного сознания. Не преобразуя науку в нечто новое, а просто ломая ее к чертям и ставя на ее место миф, который будет действовать по принципу «верую, ибо нелепо».
Но ведь нельзя сделать только это. Для того, чтобы разорвать с развитием и назвать историю мерзостью, надо разорвать с христианством и со всеми мировыми религиями. Не зря же говорят о буддизме и джайнизме… Так мы переходим в буддизм, в джайнизм? Во что мы переходим? Нет христианства без стрелы времени…
Есть несколько, так сказать, впавших в странное состояние наших ученых, которые хотят так скрестить христианство с античностью, чтобы исчезла стрела времени. Это, знаете ли, очевидным образом попахивает Василидом, Валентином и кем–то еще… Так недалеко и до других вещей.
Значит, от христианства тоже тогда надо отказаться и еще от очень, очень многого надо отказаться. Ради чего? Ради того, чтобы окончательно победила модель, в которой развитие – это враг, абсолютный враг. И тогда…
Смотрите, как интересно все это происходит: с одной стороны либералы, которые говорят, что Модерн тождественен развитию, а значит «Да здравствует развитие! Да здравствует Модерн!» Но Модерн этот, как конь, лежит, откинув копыта, и никак не совместим с нашей традицией.
А с другой стороны – их кажущиеся оппоненты, которые тоже говорят, что развитие тождественно Модерну, а Модерн тождественен линейной теории прогресса. Но это же не так. Это не так даже просто на
