Я довольно грубо представляю вещи. Можно было бы выразить их языком более оформленным, философским, но я хотел, чтобы вы могли их четко увидеть. Совершенно очевидно, что начиная с определенного момента развития фрейдовского опыта все его внимание сосредотачивается на воображаемой функции 'собственного Я'. После Фрейда вся история психоаналитической мысли становится возвратом к хотя и не традиционной, но академической концепции 'собственного Я' как психологической функции синтеза. Однако если 'собственное Я' имеет свой вес в человеческой психологии, оно может быть представлено лишь в транс-психологической плоскости, или, как без обиняков говорит Фрейд — ведь Фрейд, несмотря на все его затруднения, связанные с формулировками, относящимися к 'собственному Я', никогда не терял основной нити 'метапсихалогической'.
Что иное может это означать, как не 'по ту сторону психологии'?
Сказать 'Я' — что это такое? Что это — то же самое, что и психоаналитическое понятие эго? Вот из чего нам следует исходить.
Употребляя слово 'Я', вы не можете не знать, что 'Я' прежде всего отсылает нас к психологии, в том смысле, что, когда речь идет о наблюдении за происходящим в жизни человека, перед нами не что иное, как психология. Как научается человек говорить это 'Я'?
'Я' является словесным выражением, обучение употреблению которого происходит в некоторой отнесенности к другому речевой отнесенности. 'Я' рождается в отнесенности к 'Ты'. Всем известно, сколько всего было тут выдумано психологами отношение взаимности, например, которое устанавливается или нет и которое определяет какой-то этап в интимном развитии ребенка. Как будто бы можно таким образом обрести какую-то уверенность и вывести такое развитие из первой неловкой попытки ребенка разобраться с личными местоимениями. Ребенок повторяет сказанную ему фразу вместе с услышанным 'Ты', вместо того чтобы заменить его на 'Я'. Речь идет о затруднении в усвоении языка, и мы не имеем права выходить за его пределы. Однако и этого уже нам достаточно для того чтобы убедиться, что 'Я' устанавливается прежде всего в опыте языковой деятельности, в отнесенности к Ты', а именно, в некотором отношении, где другой нечто высказывает ребенку — приказы, желания, которые ребенок должен признать и которые исходят от его отца, матери, воспитателей, а также от его ровесников и товарищей.
Очевидно, что сначала шансы того, что ребенок даст знать о своих желаниях, крайне незначительны, если только он не сделает этого самым непосредственным образом. Мы ничего не знаем, по крайней мере — поначалу о той конкретной точке резонанса, где располагается в представлении маленького субъекта индивид. Вот в чем его проблема.
Как же, в самом деле, мог бы он дать знать о своих желаниях? Он ничего о них не знает. Скажем, что у нас есть все основания полагать, что он ничего о них не знает. Именно об этом свидетельствует наш аналитический опыт со взрослым. В самом деле, взрослому приходится отыскивать свои желания. Иначе он не нуждался бы в анализе. Это достаточное указание на его отделенность от того, что относится к его 'собственному Я', а значит, от того, что он может дать знать о себе самом.
Я сказал — 'он ничего о них не знает'. Довольно расплывчатая формула, но анализ лишь поэтапно предоставляет нам знание вот почему помимо всего прочего интересно для нас проследить за прогрессом творчества Фрейда. Теперь я поясню данную формулу.
Что такое незнание? Это, безусловно, диалектическое понятие, поскольку единственно в перспективе истины оно устанавливается как таковое. Если субъект не полагает себя в отнесенности к истине, то нет и незнания. Если субъект не станет задаваться вопросом, что он есть и что он не есть, то не будет основания для существования истины и лжи, как и стоящих за ними реальности и видимости.
Однако будем внимательны. Мы начали углубляться в философию. Скажем, что незнание устанавливается как полярная противоположность в отношении виртуальной позиции истины, которую предстоит найти. Таким образом, это и есть состояние субъекта в той мере, как он говорит.
В анализе, с того момента как мы имплицитно вовлекаем пациента в изыскание истины, мы начинаем конституировать егонезнание. Именно мы создаем данную ситуацию, а следовательно, и незнание в ней. Если же мы говорим, что собственное Я не знает ничего о желаниях субъекта, то именно потому, что разработка опыта в мысли Фрейда нас тому учит. Итак, данное незнание уже не является простым незнанием. Вот что конкретно выражено процессом Vemeinung и что в статической совокупности субъекта называется непризнаванием.
Непризнавание не есть незнание. Непризнавание представляет собой определенную организацию утверждения и отрицания, к которой привязан субъект, и оно немыслимо без соответствующего ему знания. Если субъект может нечто непризнавать, значит он необходимым образом должен знать, вокруг чего совершается действие данной функции. Позади непризнавания субъекта необходимым образом существует определенное знание того, что ему приходится непризнавать.
Возьмем человека в бреду, упорствующего в непризнавании смерти одного из его родственников — было бы ошибкой думать, что он путает его с живым. Он не признает или отказывается признать, что тот умер. Однако вся деятельность, обнаруживаемая его поведением, указывает на то, что он знает, что некоторых вещей он не желает признавать.
Что же это за Непризнавание, скрывающееся за функцией 'собственного Я', которая является по сути своей функцией знания? Вот ключевой пункт нашего исследования проблемы 'собственного Я'. Возможно, именно таково фактическое, действительное происхождение нашего опыта — в присутствии того, кто является анализируемым, мы занимаемся мантикой, иначе говоря, истолкованием, которое имеет целью выявить по ту сторону языка субъекта, двусмысленного в плане познания, некоторую истину. Чтобы продвинуться вперед в этом регистре, необходимо задаться вопросом, что представляет собой знание, направляющее Непризнавание и его ориентирующее.
У животного знание является коаптацией, коаптацией в воображаемом. Структурирование мира в форме Umwelt происходит путем проецирования определенного количества связей, Gestalten, которые организуют этот мир и определяют его специфику для каждого животного.
Так, исследователи психологии поведения животных, этологи, считают врожденными у животного некоторые механизмы структурирования, определенные пути высвобождения накопленной энергии. Мир животного — это среда, в которой оно развивается. В этой среде неопределенность реальности пронизана и разделена теми путями, которых придерживается животное в своем поведении, отдавая им предпочтение в первую очередь.
У человека вы не обнаружите ничего подобного. Аналитический опыт выявляет полную анархию его первичных влечений. Его отдельные поступки, его отношение к объекту — объекту либидинальному — подчинены различным случайностям. Все попытки синтеза не имеют успеха.
Что же у человека соответствует такому врожденному знанию, которое настолько руководит жизнью животного?
Здесь необходимо особо выделить ту функцию, которую играет у человека образ его собственного тела, — заметив при этом, что у животного также значение его крайне велико.
Тут я позволю себе маленький скачок, поскольку полагаю, что мы уже достаточно много говорили об этом с вами.
Вам известно, что поведение перед зеркалом ребенка в возрасте от шести до восемнадцати месяцев дает нам возможность судить о фундаментальном отношении человека к образу. На протяжении всего данного периода ребенок ликует перед зеркалом, что в прошлом году мне удалось показать вам в фильме гна Жезеля, который — уж поверьте мне — ничего не слышал о моей стадии зеркала и который никогда не задавался вопросами аналитического толка. Тем лишь ценнее становится тот факт, что в фильме столь четко выделен этот знаменательный момент. Конечно, нельзя сказать, что сам автор вправду подчеркивает главное отличие такого момента — его захватывающий характер. Ведь важнее всего не появление подобного поведения в возрасте шести месяцев, а его закат в восемнадцать месяцев. Внезапно все поведение меняется, как я показывал это в прошлом году, и становится лишь видимостью, Erscfoewung, опытом среди других, на которые направлена контролирующая деятельность и игры, осваивающие предметы в их орудийной функции. Все признаки, в предыдущей фазе столь ярко выраженные, здесь пропадают бесследно.
Чтобы объяснить то, что происходит, я прибегнул бы к одному термину, который благодаря определенной литературе должен был стать для вас по крайней мере привычным — мы употребляем
