себе в этом отчет столь же мало, сколь месье Журден в том, что говорит прозой. В итоге они органически не способны даже подумать об этом, не прибегая в панике к объективациям самым примитивным и вызывающими к жизни самые что ни на есть грубейшие образы.
Употребление это, впрочем, определенно допускает значительные колебания в отношении переходности, которая может усиливаться или ослабляться в зависимости от рода инаковости, о которой идет речь. Говорят, скажем: to resist the evidence, или t resist the authority of the law, но, с другой стороны: nicht der Versuchung miderstehen.
Отметим гамму нюансов, которым в многообразии немецкой семантемы распределиться гораздо легче: Widerstreben — sichstraubengegen — andauem — fortbestehen, благодаря чему глагол widerstehen может непроизвольно оказаться наиболее адекватным для передачи того смысла, который мы собираемся выделить — собственно аналитического смысла слова 'сопротивление'.
'Vemeinunff Фрейда: Предисловие к комментарию
В результате они не столько мыслят сопротивление, сколько рисуют его в воображении — рисуют таким, каким оно представляется в обычном семантическом словоупотреблении2, наделяющем его, как выясняется при ближайшем рассмотрении, неопределенной переходностью. Вследствие этого выражение 'субъект сопротивляется' воспринимается как 'субъект сопротивляется…' Сопротивляется чему? Ну, конечно же, тем тенденциям в поведении, которое он навязывает себе в качестве субъекта невротического, а также признанию этих тенденций в тех оправданиях своего поведения, которые он предлагает аналитику. Но поскольку тенденции заявляют о себе вновь, а техника анализа уже пришла на помощь, сопротивление это подвергается вроде бы серьезному испытанию, и чтобы поддержать его, субъекту приходится привнести кое-что от себя, так что, и глазом моргнуть не успев, мы вновь оказываемся на проторенной дорожке дурацкой идеи, будто больной 'защищается', в смысле именно 'защищает себя'. Бессмысленность ее окончательно закрепляется лишь другим языковым злоупотреблением — тем, которое позволяет понятию защиты воспользоваться бланком с подписью, выданным ему его употреблением в медицине, причем остается незамеченным (ведь плохой психоаналитик не обязательно хороший медик) как недоразумение, связанное с тем, что, неправильно понимая значение этого термина в физиопатологии, его пытаются перенести на анализ, так и измена (ведь невежда в медицине не обязательно смыслит в психоанализе) тому абсолютно осознанному применению, которое Фрейд дает этому слову в своих первых работах по патогенезу неврозов.
Однако, возразят нам, предпочитая рассматривать идею не слишком отчетливую на этапе ее наибольшего разложения, не впадаете ли вы в то, что по справедливости именуют преследованием за намерения? Дело в том, ответим мы, что тех, кто использует технику с подобным теоретическим аппаратом, удержать на этой наклонной плоскости ничто уже не в силах, ибо правила, которыми они маскируют изначально царящую в их голове путаницу, не способны оградить их от ее последствий. Они учат, скажем, будто для достижения чего бы то ни было, нужно стремиться усиливать это 'я' (здесь на нас брошен многозначительный взгляд водворяющегося в своих правах здравого смысла), или, по крайней мере — поправляются они — его здоровую часть (выслушав эту ахинею, все одобрительно кивают); будто в использовании аналитического материала мы будем следовать плану (предполагается, что план этот, расписанный в деталях, лежит готовый у нас в кармане); будто мы будем продвигаться с поверхности в глубину (не гоже запрягать волов позади телеги); будто секрет мэтров, позволяющий добиться этого, состоит в анализе агрессивности (не годится телеге давить волов). В итоге же перед нами предстанут динамика тревоги и арканы ее домостроительства — да не коснется рука человека (если он профан в гидравлике) тех скрытых сил, что эта возвышенная мана таит в себе! Скажем сразу, что все правила эти, равно как и их теоретические прикрасы, останутся за пределами нашего рассмотрения в силу их явно макаронического характера.
На самом деле о том, что сопротивление по сути своей собой представляет, нельзя судить правильно до тех пор, пока мы не попытаемся понять его, исходя из измерений того дискурса, где оно проявляется в процессе анализа. Мы уже встретили эти измерения в той метафоре, которой Фрейд проиллюстрировал его первое определение. Я имею в виду то определение, которое мы в свое время комментировали3 и которое вызывает у нас представление о нотных линиях, 'вдоль' которых (используя выражение Фрейда) субъект разворачивает цепочки своего дискурса в соответствии с партитурой, в которой 'патогенное ядро' служит лейтмотивом. При чтении этой партитуры сопротивление проявляется в 'радикальном' направлении (термин, противопоставленный предыдущему), возрастая пропорционально сближению линии, которая подвергается расшифровке, с линией, которая несет завершение центральной мелодии. Зависимость настолько строгая, что возрастание сопротивления, подчеркивает Фрейд, может служить мерой этой близости.
Именно в этой метафоре иные пытались усмотреть указание на механистическую тенденцию, которой мысль Фрейда якобы отмечена. Чтобы оценить степень заблуждения, о котором такое замечание свидетельствует, достаточно вспомнить, как мы шаг за шагом исследовали последовательные разъяснения Фрейда по поводу понятия сопротивления, в особенности те, что мы находим в работе, которую сейчас рассматриваем и где он предлагает самое ясное его определение.
Ср. G.W. 1, S. 290–304, в главе 'ZurPsychoterapiederHysteric', принадлежащей Фрейду в работе 'StudienuberHysterie', опубликованной в 1895 году и написанной совместно с Брейером. Существует английское издание этой работы, вышедшее под заглавием 'Studiesonhysteria'.
'Vemeinung' Фрейда: Предисловие к комментарию
Что же говорит нам в этой работе Фрейд? По сути дела, он указывает нам на феномен, определяющий структуру любого откровения истины в процессе диалога. Говоря то, что он хочет сказать, субъект сталкивается с некоей принципиальной трудностью. Наиболее распространена та, которая обнаружена Фрейдом в явлении вытеснения, — она состоит в несоответствии между означающим и означаемым, обусловленным любой цензурой социального происхождения. В этом случае истина все равно сообщается, но сообщается между строк. Другими словами, тот, кто хочет, чтобы истину услышали, всегда может прибегнуть к технике, которая намекает на идентичность истины и открывающих ее символов, то есть он может достичь своей цели, сознательно вводя в текст несообразности, криптографически соответствующие тем, что навязывает цензура.
Точно так же поступает и истинный субъект, то есть субъект бессознательного, в языке своих симптомов, который не столько расшифровывается аналитиком, сколько адресуется ему все более и более связно, к вящему обновлению и обогащению нашего опыта. Перед нами, собственно, то самое, что было обнаружено этим опытом в феномене переноса.
То, что говорящий субъект, сколь бы пустыми поначалу его слова ни были, высказывает, приобретает свой вес по мере того, как реализуется в них приближение к речи, в которую он сумел бы без остатка претворить ту истину, которая выражается его симптомами. Сразу уточним, что формула эта, как мы сегодня убедимся, имеет применение даже более широкое, нежели тот феномен переноса, с помощью которого мы только что ее вывели.
Как бы то ни было, но именно при достижении субъектом границы того, что в данный момент его дискурсу позволено воспроизвести в слове, и возникает то явление, в котором, как показывает Фрейд, сопротивление сочленяется с аналитической диалектикой. Ибо момент этот и эта граница приходят в равновесие одновременно с возникновением вне дискурса субъекта некоей черты, которая, в том, что он собирается сказать, может оказаться обращенной именно к вам. И совпадение это наделяется функцией речевой пунктуации. Чтобы эффект этот был понятен, мы воспользовались образным выражением, сказав, что речь субъекта качнулась в направлении присутствия слушателя.
Присутствие это, которое представляет собой наиболее чистый вид общения, в какое субъект способен вступить с другим существом, и переживается в этом качестве тем живее, чем менее существо это к нему подготовлено; присутствие это, показавшееся на мгновение из под края покрывала, укутывающего и скрадывающего его в повседневной речи, которая нарочито и строится как речь безличная, — это присутствие дает о себе знать в речи членящими ее недоговоренностями, которые зачастую, как на примере собственного опыта я уже показал вам, бывают отмечены моментом тревоги.
Отсюда и значимость указания, которое дал нам Фрейд на основании своего опыта: когда субъект неожиданно обрывает свою речь, можете быть уверены, что его занимает мысль, имеющая отношение к аналитику.
