вынырнуть из темного угла за моей спиной и наброситься на меня.
Я останусь здесь ровно столько, чтобы выяснить, кто угрожает мне, а затем уйду прочь, уйду навсегда. Но почему-то эти размышления не принесли мне успокоения. Может, виноваты какие-то чары, исходившие от древних стен, квадратных башен с острыми зубцами и изумрудных лугов, окаймлявших Китчестер? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью.
В третий день сентября я решила выполнить обещание, данное Сибил, и уговорить деда стать почетным гостем на свадьбе. Через две недели намечался званый прием в Китчестере, и леди Редлифф, объявив меня своей помощницей в подготовке к вечеру, до минутки расписала мое время, заняв его поездками в Солсбери за покупками и латанием праздничных гобеленов, которые не вынимались из сундуков около двадцать лет. Этим утром в город отправилась Джессика, поскольку ей необходимо было забрать корреспонденцию из попечительного совета, а я смогла выкроить полчасика, чтобы заглянуть к графу.
Деда я нашла в кабинете. В последнее время он стал засиживаться там целыми днями. И Элеонора, не скрывая триумфа, особенно в присутствии жабёныша, заверяла нас, что граф всецело поглощен составлением бумаг для моего официального входа в семью и во время приема, естественно, объявит о наследнице.
Столь отрадная перспектива и тот решающий факт, что с обретением 'правильного' наследника репутации Китчестеров не угрожает быть осмеянной во всех уважаемых домах Англии, привели ее в состояние благодушной эйфории. За столом она одаривала всех доброжелательным взглядом и делала это так, что нельзя было ошибиться — мы, простые смертные, удостоились наивеличайшей чести. Даже об Эллен она говорила с тончайшим налетом заботливости и в приступе благодушия снизошла до того, что навещала больную каждый день, проводя отмеренный ею час в рассказах о подготовке к званому вечеру.
Эта была приятнейшая для всех нас метаморфоза, поэтому я не могла не оценить всю прелесть заблуждения леди Редлифф. 'Заблуждения', потому как я все же смела надеяться, что слово графа Китчестера заслуживает доверия, и он не обманет меня.
Однако состоявшийся в этот день разговор в корне изменил ситуацию.
Разумеется, я предполагала, что выманить у старика соглашение отправиться на венчание в деревню, да еще к тому же к кузнецу, задача не из легких. Но категорический, с глубоким чувством брезгливости и высокомерия отказ поверг меня в горькое изумление. Дед не просто отмёл все мои попытки убедить его, он раздухарился настолько, что в горячке наговорил с три короба таких выражений, какие даже в малоприличном обществе показались бы ядреным перчиком. Его китчестеровская гордость была непомерно оскорблена тем, что я осмелилась подойти к нему со столь вопиюще-безобразной просьбой, и тем самым поставила восемнадцатого графа Китчестера в один ряд с презренными плебеями.
Я не знала, как быть. Ошеломленная и подавленная я сидела в кресле, а на другом конце стола, старик, выставив перед собой руки, загибал пальцы на каждую вескую причину, которая все дальше и дальше отдаляла его от навязываемого на его плешивую голову мероприятия.
Почему-то я не могла отвести зачарованного взгляда от этих иссушенных рук. Засаленные рукава зеленого сюртука были гармошкой засучены до самых локтей. Желтушного цвета сморщенную кожу покрывала россыпь коричневых веснушек, будто неведомый художник, неосторожно взмахнув кисточкой, оставил несмываемые следы старости. Твердые жилы выпирали, точно зашитые под кожу вязальные спицы.
Я глядела на стариковские руки и, как заведенная кукушка в часах, повторяла про себя: 'Как быть… Как быть'. Сибил верит, что я спасу ее. С первой минуты нашей дружбы она верила мне, слепо и непоколебимо. Иногда подруга шутила, называя меня своим ангелом-хранителем, но в ее глазах за улыбкой и смехом читалась прочная уверенность, что так и есть на самом деле. Я не могу подвести ее! Если графа Китчестера не будет на венчании — не будет и самого венчания. Допустить такое, все равно, что собственной рукой разбить ее сердце, и каждый осколочек втоптать в землю каблуком ботинка.
— Хорошо, — сказала я без надобности и повторила, — хорошо.
Я нашла только один единственный ответ на вопрос 'как быть', и этот ответ отнюдь не принес мне облегчения. Я стояла перед выбором: счастье Сибил или потворство собственным принципам и гордости, которыми неминуемо придется пренебречь, если я выберу первое. Но я отчетливо понимала, что не позволю своей гордости стать причиной крушения всех надежд и чаяний Сибил. Счастье моей горячо любимой подруги было превыше всего для меня.
— Хорошо, — вновь повторила я, соглашаясь с собой и с тем бесповоротным решением, какое далось мне очень тяжело. Дед как будто что-то почувствовал в моем голосе. Он перестал загибать пальцы и внимательно посмотрел на меня.
— Я хочу заключить с вами сделку, граф Китчестер, — голос мой был до резкости натянут. — Если вы примите приглашение на свадьбу мистера Готлиба и мисс Рид и никоим образом не покажете своего превосходства и презрения, будучи там, тогда я соглашусь стать вашей наследницей, как вы того неизвестно по какой причине жаждите, и честно выполнять свой долг по отношению к Китчестеру. Вам не придется переписывать бумаги и воевать со мной, ожидая моей безоговорочной капитуляции. Если же вы откажетесь, я навсегда покину замок и вас, забуду о том, что у меня есть дед и целая семейка драконов в придачу к нему. Не думайте, что вы сможете сделать меня наследницей не зависимо от моего согласия, если так произойдет, то я подпишу отказную и замок перейдет к леди Редлифф.
Пару секунд граф пристально вглядывался в меня, пытаясь выяснить, насколько решителен мой настрой. Затем проворно выскочил из кресла и утиной походкой направился к двери.
— Ишь ты, как скрипит! — забормотал он, — Погоди-ка, прикрою дверь. Сквозняки разыгрались, вон как свистят, окаянные! По всему дому носятся и нет от них покоя.
Я и впрямь слышала какие-то то ли свисты, то ли стоны, но сейчас меня занимал вопрос более важный, чем неугомонные сквозняки.
Старику нужно было время, чтобы обдумать мои слова. И он пытался выиграть его. Закрыв дверь, он прошел к камину, где уже тлели малиновыми боками угли и тяжелой кочергой сгреб их в кучу. Затем остановился у книжного шкафа и снял с полки большую Библию, пышно украшенную рельефным узором и золотом. Ее фронтиспис изображал Авраама, приносящего в жертву Исаака.
Положив передо мной книгу, дед указал на пожелтевшую страницу. Здесь, на первом листе, согласно обычаю, он когда-то записал четким почерком, какой не встретишь в его письмах, даты своего брака и смерти жены и день рождения и имя сына, которое теперь скрывалось за жирной чертой. Однако ровно под ним стояла новая запись. Это вновь было имя моего отца, а рядом имена моей матери и мое, даты дней рождений, брака родителей и их смерти.
Костлявый палец постучал по листу, попав как раз на дату смерти отца.
— От этого ты никуда не денешься, Найтингейл, — назидательно заговорил граф. — Куда бы ты ни бежала, везде тебя будет преследовать Китчестер, потому что ты не свободна. Ты — звено единой цепи; ты — часть почти тысячелетней истории, немыслимой без долгой череды тех, кто предшествовал нам, без оглядки следуя путем преемственности. Мы не можем существовать разрозненно, потворствуя своим личным нуждам, которые мы по близорукости своей, склонны считать первостепенными.
— А отказавшись от сына и зачеркнув его имя, лишив Китчестеров той самой пресловутой преемственности, вы вовсе не потворствовали своим личным нуждам?
— Это совсем другое.
— Да что вы говорите! — вместо восклицания из меня вырвалось какое-то простуженное сипение. В горле стоял ком, ершистой щеткой раздирая плоть.
— Нора права, Эдвард не желал быть одним из нас. Как изящная роза кичится, что не схожа с грубым чертополохом, так и он раздувался от гордости, что отличается от нас. Он всем существом восставал против Китчестера и семьи, все время пичкал нас вздором о самозаклании и фанатичном поклонении… Женитьба на твоей матери стала для него своего рода подтверждением того, что он осколок, отдельное звено, которое оторвалось от длинной цепи, не найдя в себе сил принять многотонный груз, что удерживает эта цепь.
— Если нам есть в чем себя упрекнуть, мы всегда отыщем виновных.
— Я поступил согласно его потаённому желанию, но это не умоляет моей вины! Я уже говорил, что
