пока тот вымученно не улыбнулся.
Я шла немного впереди и увлеченно бросала уткам крошки хлеба, который неизменно брала с собой, приходя сюда. Через пару минут я разбросала практически все угощение, а другой причины держаться в стороне от парочки и дать им немного побыть вдвоем, у меня не было. Я стала экономно крошить оставшийся кусочек. Уткам эта резкая перемена не понравилась, и они затеяли кутерьму, нагло вытягивая шеи в поисках крошек и налетая друг на друга.
Но парочка не заметила разыгравшегося побоища. Хотя они шли, не разговаривая, даже не посвященному человеку было заметно, как они поглощены друг другом. Расстояние между ними было позволительное, и если бы какая-нибудь степенная матрона увидела их сейчас, то совершенно расстроилась бы, не найдя абсолютно ничего неприличного в их поведении. Однако я успела уловить, как в момент встречи его красноватая, огрубелая от работы ладонь обвила ее мягкую ладошку, полностью утонувшую в ней, и на краткий миг сжала, с неожиданной и от того еще более удивительной нежностью.
Мы подошли к мостику и облокотились о невысокие перила. За это время я не слышала от нашего кавалера ни единого слова, хотя не сомневалась, что ни Сибил, ни он сам не находят в этом ничего странного. Мне, разумеется, хотелось бы услышать рассказ о его посещении замка и новости о мистере Лемуэле. Я сгорала от нетерпения, но понимала, что если я буду торопить Рэя, то вообще ничего не добьюсь. Наконец, после недолгого любования кувшинками, росшими в зеленых зарослях плавуна под самым мостом и вдоль берега, он заговорил. Но к моей досаде, он и тут оказался немногословным:
— Бил сказал, есть один больной старик по имени Лемуэл, которого он знает.
— И… — не выдержала я, когда пауза затянулась. — Чем он болен? Тяжело? Он при смерти?
— У него гнойник под зубом.
— Какой гнойник? Где? — не поняла я.
— Под зубом, — терпеливо пояснил он. — Десна нарывает. Щека раздулась.
— Понимаю… точнее не понимаю. Когда мы виделись с ним в последний раз, он уже болел, но признаков флюса не было. Скорее, это была сильнейшая простуда, и его лихорадило.
Рэй только пожал плечами.
— Может быть, это не твой знакомый? — предположила Сибил.
— Других больных с таким именем Стоун не знает.
— А что-нибудь еще он тебе сказал о старике?
— В начале лета отправляли его в Чейзмор к зубодеру. Но тот через день приехал. Все с гнойником. Теперь поедет в Солсбери.
— Это не он, Сиб. Точно.
Я уже была абсолютно уверена в этом. Снова всколыхнулись мучившие меня переживания. Я впала в мрачное состояние и уже не замечала, что Сибил пытается меня поддержать. Но, по крайней мере, обнадеживало то, что никакого Лемуэла в замке не хоронили.
В задумчивости я не услышала, как Рэй задал мне вопрос. Ему пришлось повторить дважды прежде чем я опомнилась:
— Зачем ты туда ходишь?
— Куда?
Он угрюмо посмотрел на меня, и под его взглядом я уверилась, что бестолковее меня нет никого в целом мире.
— В замок. Тебя видят в той стороне.
— Неужели? — протянула я. — И часто видят?
— Достаточно! — отрезал он неприветливо.
— А кто?
Он не ответил. Подняв лоснящийся камешек, он запустил его в воду и стал пристально наблюдать за разраставшимися кругами. Когда вода успокоилась и сделалась гладкой, как зеркало, Рэй произнес, все еще смотря на воду:
— Не ходи туда. Нечего тебе там делать!
— Но, я должна! Это моя семья!
— Не придумывай. Они другие.
Я хотела возразить ему, сказав, что Китчестеры ничем не отличаются от обычных людей, но не нашла аргументов. И еще больше расстроилась. Разве я знала — какие они? Все, чем я располагала, были насмешливые рассказы старика и мои собственные неуемные фантазии, в которых владельцы замка порой представали в комичном свете.
— Не жди от них хорошего — там только беды.
— Не будь таким суеверным, Рэй, — засмеялась я, при виде его сдвинутых бровей. Поняв, что я не послушаю его, и все равно буду ходить к замку, он равнодушно отвернулся от меня и, сдержанно распрощавшись с Сибил, зашагал прочь.
Через несколько дней я наконец-то увидела старика. Моей радости не было предела. Еще издали, когда я только подходила к бревенчатому мосту у замка, мое внимание привлек белый дымок, сочившийся сквозь ивовую зелень, и я сразу поняла, что старик там и ждет меня. Подобрав юбку одной рукой, а другой, придерживая широкополую шляпу, я со всех ног бросилась бежать к берегу, где в зарослях ивы на скамейке, лукаво щуря глазки и беззастенчиво ухмыляясь, сидел тщедушный старичок. Он был все в том же темно- зеленом костюме и высокий, похожий на церковный колокол, котелок лихо кренился набок, придавая старику самый что ни на есть плутовской вид. Трость его валялась рядом у ног, а сам старик, расслабленно облокотившись о дерево, нежился на солнышке, беззаботно попыхивая трубкой и выпуская густые клубы дыма. От восторга, переполнившего меня при виде его сухонькой фигурки, я бросилась ему на шею и расцеловала в изборожденные морщинами и оспинами щеки.
— Ну всего обслюнявила, бесстыдница! — гаркнул он, высвобождаясь из моих объятий и довольно блеснув глазками, добавил. — Зацелуешь старика до смерти! Сердце то никудышное — куда мне такие удовольствия! Тут и до рецидива недалеко!
Не обращая внимания на его бурчания, я опустилась рядом с ним на скамейку и, сжав его горячие исхудалые руки, воскликнула:
— Признавайтесь, сейчас же, как вы! Я ужасно переживала! Поверьте, у меня просто нет слов, чтобы описать вам, как я волновалась все эти дни. Вы не появлялись, и я не знала, что с вами: больны ли вы все еще или уже здоровы… О, простите я опять слегка напориста!
— Слегка? — шутливо переспросил он, вопросительно наморщив кустистые брови. — Хватаешь за грудки человека, еще не пришедшего в себя от твоего приветствия, и выколачиваешь из него последнее, что осталось в нем живого!
— Вы бессердечны! — притворно возмутилась я. — Оставьте мне хотя бы крохотный шанс оправдаться!
— Никаких оправданий! Иначе я останусь здесь, навсегда пригвожденный к этой хлипкой скамейке, твоей 'легкой' напористостью.
— Вместо того чтобы заниматься языковой гимнастикой и острить, тратя драгоценное время, лучше бы поведали о себе! — заметила я чопорным тоном, развеселившим его. Отсмеявшись, он снял с головы котелок и принялся обмахивать им раскрасневшееся лицо, то и дело, ухая и вздыхая. От жары редкая растительность под котелком взмокла и более короткие волосики, выбившись из патлатого хвоста, стояли дыбом, образуя ершистый ореол. Но в следующий миг лицо его сделалось серьезным, если не сказать печальным. Озорной блеск в глазах поблек, и сам он весь словно скукожился, нахмурившись от непонятной мне тревоги.
— Роби, это я должен оправдываться и просить прощение…
В его голосе послышалась глубокая горечь. Он пристально уставился в одну точку, и рука с позабытой трубкой, покоившаяся на костлявом колене, начала мелко дрожать. Я, замерев, ждала, что он скажет, и мне почему-то казалось, что старик сейчас думает совсем о другом, гораздо более существенном для него, нежели пропущенные из-за болезни встречи.
— Мне тяжело говорить. Но говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать… Разве мог я представить, что окажусь в чем-то не прав, в чем-то ошибусь…Но об этом мы поговорим позднее. Сейчас же
