— Да, я ждала этого разговора, — продолжала я, — С утра я готова была забыть все, сделать вид, что не знаю вас. Но поняла, что не в силах отказаться от открывшейся возможности. Когда стоишь всего лишь в шаге от мечты, никакие преграды не способны остановить это шаг.
— А что, есть какие-то преграды?
Старик как всегда лукавил.
— Вы же прекрасно знаете, что есть. И не прикидывайтесь, от вас за мили несет лукавством.
Я подошла к берегу и ступила на бревенчатый мост. Кажется, десятки лет прошли с того дня, когда я сидела здесь, свесив ноги в воду, и увлеченно рисовала, а под ивовыми ветвями стоял смешной человечек, похожий на лепрекона, в зеленом сюртуке и котелке, и наблюдал за мной.
— А куда у вас делась борода? — неожиданно выпалила я, и сама же вместе со стариком изумилась столь нелепому началу.
— Здесь какой-то подвох?
— Да нет же, — засмеялась я. — В детстве я слушала историю о родителях, и Мэг, описывая графа, говорила, что у него седая борода до пояса. Я и представляла вас таким грозным стариком с крючковатым носом и длинной лохматой бородищей.
— А вместо этого я оказался сморщенным коротышкой с паклями волосков на макушке. Не совсем подходящий облик для графа Китчестера, да?
Мы оба улыбнулись этому замечанию, и натянутость, сковывавшая нас, немного отступила.
— На самом деле у меня была борода, — сказал дед, ощупывая подбородок, — но я долго болел, после того как… после того как выгнал Эдварда, и все мое бородатое богатство повылазило.
— Вы переживали?
— Из-за бороды то? — спросил он и крякнул, увидев мой возмущенный взгляд. — Думаешь, я совсем бессердечный? Я очень хочу, чтобы ты поняла, почему я сделал то, что сделал, и, если сможешь, простила.
— Вам не у меня надо просить прощения. Мне вы ничего плохого не сделали.
Он хотел возразить, но лишь еле заметно покачал головой.
— Каждый день я проклинаю себя за трусость. Я уговариваю себя, что вся беда в нашей фамильной гордости — все Китчестеры, горды до безобразия, — но я уже слишком стар, чтобы прикрывать правду высокопарными словечками. Я боялся, Роби, страшно боялся, что услышу от Эдварда отказ, и все из-за той же гордости.
— Но вы даже не попытались! Я не верю, что отец отказал бы вам.
— Мы в жизни поступаем так, как считаем единственно верным. Но если ошибаемся, то узнаем об этом слишком поздно, чтобы что-то исправить. Мне тяжело признаваться в этом. Я ждал, что он сам вернется! Тогда мне казалось, что я прав, а Эдвард оскорбил меня, не приняв моей воли. Он еще слишком глуп, думал я, а эта ситуация хорошо прочистит ему мозги и научит кое-чему в жизни. Нужда и заботы скоро ему опостылеют, и он прибежит обратно! Так я рассуждал…Но вышло иначе. Время шло, а от него не было ни слуху ни духу. Только тогда я понял, что совершил. И самое неприятное — я осознал собственное бессилие что-либо исправить.
— Но почему? Я до сих пор не понимаю, почему вы выгнали его, чем вас не устроила моя мать? — мой голос зазвенел. Я чувствовала, как во мне нарастает буря возмущения и горькой обиды за своих родителей.
— Потому что был слеп! Потому что не заметил, когда мой сын перерос свою юношескую мечтательность. Он стал таким же гордым, как и все Китчестеры. Ему нужна была самостоятельность, а не та твердая отцовская рука, которой я хотел управлять им. Боже, как я был зол тогда! Мой собственный сын не захотел подчиняться моим приказам! Это случилось впервые, и оттого было еще более оскорбительным. Я так вспылил, что готов был собственными руками придушить его, но, слава богу, Нора была рядом…
Старик замолчал, не в силах продолжать. Я же не смела отвести взгляд, боясь пропустить малейшее изменение его лица. И уловила момент, когда этот человек, будто переломался в хребте, его плечи опустились, а тело ощутило весь груз прожитых лет. В один миг он сделался смертельно уставшим. Словно почувствовав мою жалость, он в негодовании на самого себя побледнел и очень громко, почти яростно, крикнул:
— Да, я жалок! Да, виноват! Я совершал поступки по своей воле и, если не смог справиться с жизнью — не должен винить в этом других! Я требовал от сына того, что был не в состоянии сделать сам. И впал в ярость, когда оказалось, что у него собственное мнение на этот счет.
Он все больше распалялся. В его глазах зажглись искры гнева, беспощадного, тяжкого, но оттого еще более скорбного гнева на себя и собственное бессилие.
— Я сразу понял, что Эдвард долго настраивался на этот разговор, и пришел только тогда, когда превратил себя в камень. Но я не верил в его серьезность. Глупец!
— Расскажите же, наконец! — прервала его я. Он, вздрогнув, посмотрел на меня, и я поняла, что вырвала его из плена воспоминаний. Его взгляд был рассеянным, словно он не узнавал меня. Но вот он затеплился и старик улыбнулся. Улыбнулся почти по-детски счастливой улыбкой.
— Ты, внучка, торопыга! — дед снова улыбнулся и, как бы вслушиваясь в звучание слова, повторил с забавной нежностью — Внучка… внученька… Ну-у, раскраснелась, словно на тебе солнце переночевало. Ну-ка, давай, привыкай уже!
Я рассмеялась, но не от того что мне смешно, а чтобы скрыть смущение, охватившее меня.
Слушая деда, я задумалась о новом статусе. Какие перемены ждут меня? И ждут ли? Граф же рассказывал. И его стариковская память воспроизводила все детали с необычайной точностью.
Все произошло из-за денег. Уже в те времена Китчестеры испытывали серьезные денежные затруднения. Дом разваливался на глазах, и существовала постоянная угроза попасть под обломки или провалиться. На деньги от арендаторов кое-как поддерживалась видимость достатка: вывозили Эллен в свет и устраивали небольшие приемы для соседей. Поэтому-то граф и задумал женить сына на наследнице. Тем более, крупная рыбка сама плыла в руки: соседнее поместье с недавних пор принадлежало промышленнику с весьма солидным доходом и тремя дочерьми на выданье. Он, как и все торгаши, мечтал породниться со знатным родом и войти в общество. Но в тот момент Эдвард Сноу уже встретился с Каталиной Уилоуби.
— …Видите ли, он полюбил и горько сожалеет, что не оправдал моих надежд. Мы спорили, но мальчишка был глух ко всем приказам и…мольбам. Все твердил, что у него обязательства. Какие обязательства, кричал я! На что ты, черт возьми, намекаешь? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты треклятый болван и твое приключение имело последствия? Ведь не явился ты сюда сообщить, что хочешь на ней жениться? Еще чего! Пренебречь долгом и предать семью ради какой-то девки!…
В порыве волнения граф схватил стоявшую рядом трость и изо всех сил стукнул ей по стволу дерева, так что послышался хруст, и на отполированной поверхности появилась трещина. Старик ничего не заметил, продолжая возмущенно выкрикивать:
— Чтобы мой сын и наследник женился на дочери нищего! Да черт бы его побрал, если он это сделает! Пусть тогда купит себе метлу и подметает улицы! А я знать не желаю предателей!
Он резко замолчал, поднеся руку ко лбу. На лбу выступили капельки пота, и он стряхнул их пальцами. Ему требовалось отдышаться, чтобы прийти в себя.
Я же, слушая как завороженная, легко представляла себе все перипетии и чувства отца и деда. Я понимала эту бурю протеста, которую вызвала в графе решимость сына идти своим путем.
— Не думай обо мне плохо, Роби. Я никогда не был бесчувственным. Но я был беспощаден, и, в первую очередь, к самому себе. Я люблю Китчестер! Мне хочется выть и рвать волосы, когда я вижу, как рушатся его стены, как он по камешку умирает на моих глазах. Всей душой я жажду восстановить замок. И выбрал для этой цели самый легкий путь. Женить сына на деньгах!… Но он женился по любви, и я потерял его… навсегда. Сейчас Китчестер в еще более плачевном состоянии, а его хозяин, до последнего времени готов был в любой момент слечь в могилу.
— До последнего времени? Из-за Дамьяна? Вы рассказывали, что с его появлением граф снова ожил и что ему понравился мальчик. Это же были вы.
— Да, и из-за этого тоже, но есть и другие причины. Гораздо более важные.
— Какие же? — спросила я и почувствовала глупость вопроса. Вот же я, причина, сижу рядом с ним.
