Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века.

которых он создал еще в 1913 г. Ставшие классикой среди них: «Велосипедное колесо» (1913), укрепленное на белом кухонном табурете, «Сушилка для бутылок» (1914), купленная им по случаю у старьевщика, скандальный белый писсуар, обозначенный как «Фонтан» (1917). В 1919 г. Д. ненадолго приезжает в Париж, где через Ф. Пикабиа вступает в тесный контакт с дадаистами (см.: Дада). Вернувшись в 1920 г. в Америку, он пытается проповедовать идеи дадаизма (близкие ему по духу) там. В дадаистской шок-стилистике (см.: Шок) он создает свою «L. H. O. O. Q»(1919) (сокращение от французской фразы: elle a chaud au cul — «Ей неймется») — репродукцию «Монны Лизы» Леонардо с подрисованными усиками и бородкой, представленную на парижскую выставку дадаистов в 1920 г. В том же 1920 г. он выставляет оконную раму с зачерненными стеклами, которую называет «Овдовевшая». Столкновение семантически ничем не связанных, кроме творческой прихоти художника, вербального (название) и предметного (реди-мейд или созданное произведение) рядов осуществляется им осознанно в предельно парадоксальной форме (прием, активно использовавшийся дадаистами и сюрреалистами). С особой силой этот творческий принцип проявился в его грандиозном изящном по форме (то есть традиционно эстетизированном в формальном плане) произведении, которое он назвал «Невеста, раздеваемая своими холостяками», или «Большая витрина (Большое стекло)» (1915– 1923; Филадельфийский музей искусств). Это по существу одно из первых концептуалистских произведений, фактически давшее толчок всему концептуализму второй пол. XX в. В двух застекленных (стекло впоследствие треснуло, и это событие стало органичной частью произведения) рамах, помещенных одна над другой, смонтированы между двух стекол композиции, напоминающие застывшие абстрактные мобили (их проекции на плоскости) кинетистов (см.: Кинетическое искусство). Некоторые искусствоведы-концептуалисты толкуют верхнюю композицию как «невесту», а нижнюю — как «холостяков», всю композицию осмысливают как «машину любви», превратившуюся в «машину страдания», ибо «холостяки», якобы стремящиеся к сексуальной близости с невестой, отделены от нее напроницаемой алюминиевой рамой.

В начале 20-х гг. Д. увлекся созданием прообразов оптико-кинетических скульптур. Он наносил определенные узоры на диски, которые затем вращались с помощью мотора, создавая иллюзию неких абстрактных трехмерных объектов. С 1923 г. Д. отошел от активной творческой деятельности. Он посвятил себя шахматам и только изредка участвовал в организации своих выставок или в коллективных выставках и перформансах, как почетный классик всего самого продвинутого искусства XX столетия. Собственно таковым он и остается по сей день. Менее чем за 15 лет он прошел путь от почти классического рисовальщика и живописца до предтечи оп-арта и кинетизма, открывателя реди-мейд, объектов, концептуальных композиций; от традиционного искусства через авангард к ПОСТ-. Фактически его можно считать одним из конкретных творческих символов художественной культуры XX в.

Лит.:

Lebel R. Marcel Duchamp. N.Y., 1959;

Schwarz A.The Complete Works of Marcel Duchamp. N.Y., 1969;

D'Harnoncourt A., McShine K., eds. Marcel Dushamp. N.Y., 1973;

Maschek J. ed. Marcel Duchamp in Perspective. Englewood Cliff, N.J., 1974;

Mink J. Marcel Duchamp. 1887–1968. Kunst als Gegenkunst. Köln, 1994.

Л. Б., В. Б.

Ж

Жест авангардный

Действие, прием, топос, который эффектно выражает позицию художника-авангардиста по отношению к традиционному видению и восприятию как искусства, так и действительности. Этому жесту присущ элемент театральности, и он всегда радикален, то есть это эстетический ход «ва-банк», который подчеркивает бунтарский, эпатажный характер авангарда. При всей специфике различий авангардных движений XX в. Ж. а. оказывается связующим элементом, без которого радикальный авангард обойтись не может. Можно проследить и дать некоторый общий анализ проявлениям Ж. а. от футуризма до фильмов Годара на примере одного характерного авангардного топоса, связанного с лунно-солнечной символикой. Речь при этом идет не о роли жеста в авангарде, а именно о радикальном Ж. а. Генеалогия его восходит к первым футуристическим манифестам Маринетти 1909 г. Эти манифесты явились первыми примерами радикального обновления во взглядах на эстетические ценности. Особенно интересен второй манифест, «Прикончим лунный свет!» («Uccidiamo il chiaro di luna!»), в котором вместо теоретических постулатов Маринетти обращается к радикально театральному, символическому жесту. Лунный свет выступает здесь символом пассеистической, рефлексивной эстетики и идеологии, который не просто критикуется футуристами, но подвергается публичной казни. Таким образом возникает прецедент Ж. а., который подчеркивает непреклонную решимость авангардного движения, претендующего не только на смещение культурных ценностей, но и посягающего на явления вне сферы человеческого влияния. Смысл Ж. а., таким образом, сводится к манифестации акта, который заведомо не может быть реализован: «Чем невозможнее и бессмысленнее, тем лучше».

Из текста манифеста следует, что футуристы посягают не только на луну, но и на само солнце. В начале светило появляется как «пьянящее старое европейское солнце, качающееся между винными облаками, выблевывающее себя в бесконечность». Далее оно выступает уже как дрожащее огненное колесо, при виде которого Маринетти побуждает своего сообщника Паоло схватить это колесо как руль и объявляет его водителем мира. Солнце уже снижается до роли инструмента, используемого футуристами в достижении своего идеала. В последнем же предложении манифеста «жалкое, дряхлое и дрожащее солнце» согревается дымящимися руками футуристов. Таким образом устанавливается окончательное превосходство футуристов над миром посредством радикального Ж. а., направленного на смещение общепринятых представлений.

Далее Ж. а. появляется в футуристическом же контексте уже в России, найдя свое оригинальное выражение в опере «Победа над солнцем»(1913). В русском варианте Ж. а. выступает в гораздо более сложной структуре, однако интенсивная радикальность жеста, выраженная в самом названии оперы, остается прежней. Образ побежденного солнца радикализируется в опере. Тотальность Ж. а. русских футуристов обнаруживается в конце второй картины, где солнце уже зарезано и Будетлянские силачи возглашают победу: «Припечатана сургучем / Победа созревшая / Нам теперь все нипочем / Солнце лежит в ногах зарезанное!». Усиление итальянского мотива здесь очевидно.

Согласно А. Крученых, бессмысленность является неотъемлемой частью Ж. а. в соответствии с его заявлением: «Ненужность, бессмысленность, тайна властной ничтожности — вот содержание новой поэзии!» Таким образом, тогда как футуристический пафос постоянно подвергается снижению, в котором чувствуется намек на самоиронию, структура произведения благодаря принципу алогизма радикализуется. Опера в целом становится манифестацией Ж. а., причем акцент делается на его бессмысленности, усиливая таким образом вызов всей смысловой структуре предыдущего искусства (ср.: Абсурд). Принципиальный алогизм и антисистемность Крученых как бы предвещают возникшее вскоре в Европе антиискусство дадаизма (см.: Дада), в основе которого несомненно лежит Ж. а., выражающий радикальное неприятие как старого, так и нового системного искусства. Дада собственно состоит из жестов, критикующих и отрицающих все, не исключая самое себя. В риторике дадаизма можно обнаружить и прямые параллели с антисолнечной символикой итальянских и русских футуристов. В манифесте 1918 г., Т. Тцара заявляет: «Со всеми силами