вторая — при визуальном.
140
Такие стихи, как бы наследующие жанру carmen figuratum, известны в поэзии различных стран и эпох.
141
Айкон этого рода встречается в стихах польского поэта Александра Вата, которого Бродский высоко ценил и переводил. См.: Venclova Т. Aleksander Wat: Life and An of an Iconoclast. New Haven; London: Yale University Press, 1996. P. 224, 300.
142
См.: Лотман M. Мандельштам и Пастернак (опыт контрастивной поэтики) // Literary Tradition and Practice in Russian Culture / Ed. by V. Polukhina, J. Andrew and R. Reid. Amsterdam: Rodopi, 1993. P. 123– 162.
143
Интервью Бродского в «Русской мысли» (1983. 5 февр. № 3450. С. 9).
144
См.: Gasparov В. Encounter of Two Poets in the Desert: Pushkin's Myth // Myth in Literature / Ed. by A. Kodjak, K. Pomorska, S. Rudy. Columbus, Ohio: Slavica, 1985. P. 124–153.
145
Ср.: Там же. P. 125.
146
Ср. весьма интересные замечания Бродского об Овидии в одном из его последних эссе «Letter to Horace» (1995). О некоторых интертекстуальных связях этих двух поэтов см., например: Burnett L. The Complicity of the Real: Affinities in the Poetics of Brodsky and Mandelstam // Brodsky's Poetics and Aesthetics / Ed. by L. Loseff and V. Polukhina. London: The Macmillan Press, 1990. P. 23–25. Нам неизвестны подробные исследования на тему «Овидий и Бродский», хотя они, несомненно, могли бы быть плодотворными. (Во время писания данной статьи автор не знал о работе К. Ичин «Бродский и Овидий». — Новое литературное обозрение. 1996. № 19. С. 227–249).
147
В некоторых местах «Литовского ноктюрна» можно заподозрить перекличку со стихами адресата, которые были известны Бродскому в подстрочнике. Ср. 41–42: «расширяет свой радиус / бренность» — «памятник, словно циркуль, меняет диаметр» («Sutema pasitiko Sal6iu»); 55–56: «булыжник мерцает, как / пойманный лещ» — «под сетью тяжеловесного облака, как рыбы, блестят узкие площади» («PaSnekesys Йет^»); 64–65: «впадает во тьму… руки твоей устье» — «темное море находят устья рек» («Poeto atminimui. Variantas»); 122: «от стоваттной слезы над твоей головой» — «где на слепую кирпичную стену падает стоваттный запутывающий луч» («Sutema pasitiko Sal6iu»); 314: «бездумный Борей» — «безумный Борей за безымянным холмом» («Ode' miestui»). Здесь, конечно, неуместно говорить о «влиянии»: отсылая к чужому мотиву, Бродский показывает, как его следовало бы развить.
148
Дом (домой) встречается в «Литовском ноктюрне» пять раз, домоседство — однажды. Эти слова обычно появляются в маркированных местах (например, в позиции рифмы); со слова «дом» начинается последняя строка (335: «дом и сердце ему»).
149
Ср.: «Я, пасынок державы дикой / с разбитой мордой, / другой, не менее великой, / приемыш гордый…» («Пьяцца Маттеи», 1981).
150
Речь идет о вильнюсской квартире (точнее, мансарде), где адресат жил с конца 1970-го по 1973 год. Бродский бывал и некоторое время жил в этой квартире; с ней связаны события, послужившие импульсом для «Литовского дивертисмента». Под мансардой, на втором этаже дома, находилось какое-то учреждение, официально связанное с радио. Мы подозревали (без особых на то оснований и не совсем всерьез), что это центр подслушивания вильнюсского КГБ и что все происходящее в мансарде автоматически записывается. Отсюда строки 71–73: «микрофоны спецслужбы в квартире певца / пишут скрежет матраца и всплески мотива / общей песни без слов».
