— Это я летом сочинила, за секунду буквально. А теперь хочется написать, и не выходит. Потому что пропало вдохновение. А как вы думаете, лучше жить с целью или без цели?
Рассказываю Ларе про разные пути — путь созерцания и путь действия, преобразования. Лара слушает внимательно, отбирая что ей подходит, а что — нет.
— А я могла бы созерцать, как японцы или древние китайцы?
— Да. У тебя богатое воображение, ты чувствительная, чуткая. Вот увидела звезду и написала стихи.
— Вы меня утешаете или правда так думаете?
— Правда так думаю. Хочешь, я тебе нарисую куклу, ты вырежешь и выдумаешь разные одежды?
— Видите, какая у нас перестановка! (Мы переселяемся из кухни в комнату — подбираемся к больной теме.) Хорошо, что он ушел, — говорит Лара. — Ни капельки не жалко. И не грустно.
— Погрустить иногда не вредно, — говорю, — но вырезать желательно поаккуратнее.
— А я аккуратно!
— Вот и хорошо.
Лара вырезала куклу и теперь рисует для нее платье.
А я думаю о стихотворении: атрибутика из мелодрам. Лара смотрит по телевизору взрослые фильмы, слушает разговоры мамы с подругами о превратностях любви. Но чувство передано с детской неподдельностью — горькое чувство утраты и верное знание: утраченная любовь не проходит бесследно. «Облик звезды запоздалой так не ушел никогда».
Высший судья — в образе звезды — всё видит. Звезда — свидетель утраченного рая.
— А вы когда-нибудь писали стихи? — Лара рисует юбку кукле.
— Даже целых два стихотворения. Одно — в три года, второе — в пять.
— А потом вдохновение кончилось?
— Нет, просто переселилось.
— На лепку? Или на детей?
— На всё. Знаешь, как сделать рыбные котлеты? Надо очистить рыбу от костей, от кожи и чешуи, перемолоть вместе с луком и хлебом, размоченным в молоке, прибавить взбитое яйцо, соль.
— И жарить?
— Да, но предварительно в фарш надо добавить ложку души. Так и во всё: в детей, в картины, в стихи, в разговоры — ложку души, и не ошибешься.
— А в юбке на ваш взгляд есть ложка души?
Лара демонстрирует мне куклу в красной юбке в складочку, на ремешке.
— В этой — есть.
— Тогда вы живете без цели, — заключает Лара, — раз вам все равно, на что тратить вдохновение. А великий скульптор, например, всю жизнь лепит такую большую скульптуру, чтобы прямо ресничка к ресничке, все точно, он хочет оставить это людям, чтобы стояло навеки и чтобы его все помнили, все, кто потом будут жить.
— А если будет землетрясение и скульптура рухнет? Значит, тогда он зря жил и зря лепил на века, надежно, как ты говоришь, ресничка к ресничке.
— Нет, она не рухнет.
— Почему ты так уверена? Вот, например, сгорела Александрийская библиотека, и тысячи произведений великих античных поэтов погибли. Мы знаем о некоторых по уцелевшим отрывкам. А о существовании многих вообще ничего не знаем. А вдруг они-то и были самыми великими?
Я не случайно озадачила Лару. Лара учится в спецшколе, среди элитарных детей, где господствует престижность. Лара рыдает из-за четверок, рвется в отличницы, в ней развиваются непомерные амбиции. Она мечтает о славе. А я ей упорно твержу: слава — дым. Ради нее не стоит уродоваться.
— А зачем тогда люди пишут книги и рисуют картины, если все это может погибнуть? — Лара вырезала пиджак, и теперь кукла одета роскошно — прямой пиджак с отворотами и юбка в складку.
— Потому что им нравится испытывать вдохновение. Они не могут без этого.
— Тогда я буду детским врачом, а стихи буду писать когда сами получатся. И еще у меня будет много детей.
— Вот это другой разговор.
— Серьезный? — Лара строго смотрит прямо мне в глаза. Она не любит манеру взрослых снисходительно обращать серьезное в шутку.
— Не такой уж, — признаюсь честно. — Особенно про «много детей». В наше время трудно воспитать много детей.
— А характер у человека может измениться?
Лара знает: мне скоро на работу, а ей не хочется, чтобы я уходила, и она удерживает меня вопросами.
— Может.
— Если тренировать волю?
— Как ты собираешься тренировать волю?
— Например, когда хочется есть — не есть, хочется пить — не пить.
— Попробуй. Если выйдет что-нибудь путное — позвони, может, и я рискну.
— А в какое время можно звонить?
— В любое. Особенно когда не захочешь звонить — вот еще одно упражнение для тренировки воли.
Лара закрывает за мной дверь. Жаль оставлять ее, да ничего не поделаешь.
Теперь она будет ждать маму, прислушиваться к звукам лифта. Помню, как я ждала отца, стоя у окна в комнате общежития. Он все не шел и не шел. В каждом чудился отец, я замирала, но это был не он, и снова не он… В общежитии было полно народу, но я боялась выйти из комнаты — вдруг папа пройдет, а я его не увижу — и мечтала, чтобы кто-нибудь заглянул ко мне, сказал бы «Эй, ты, выше нос!» или что- нибудь в таком роде. Или, предел мечтаний, посидел бы со мной, поразглядывал мои любимые открытки. Но никто не приходил, и я все ждала у окна. Мне было десять лет, как сейчас Ларе. Я помню, как тревожно в лиловые сумерки смотреть с пятого этажа в заснеженный город, где столько людей, и среди их множества нет одного-единственного человека, которого ждешь…
Мы с Марой
«Мы с Марой» — формула детства. О наших с Марой приключениях — мои повести «Рыжий муравей» и «Золотце» (М.: Сов. писатель, 1978 и 1982).
Мара — мой первый авторитет. Щуплая прыщавая двоечница, к тому же старше меня на пять лет, она была окружена ореолом высшей справедливости. Именно она держала меня в постоянном поисковом режиме. Ее грубость, вредность, плутовство не шли в сравнение с ее главным качеством — отчаянной смелостью. Я же с малолетства была трусовата и без Мары на отчаянные предприятия не шла.
Дружба детей бескорыстна. Она основана на магнетическом притяжении. Факторы образованности, различия социальных сред и прочее для детской дружбы не имеют ни малейшего значения.
Сколько слез пролили мы с ней, когда наши предприятия терпели фиаско! Бездомных собак тетя Сима, Марина мать, и на порог не пускала. Никакие слезы не помогали. А вот цыплятам, что мы купили в зоомагазине, не воспротивилась. «Вырастим и съедим», — заявила тетя Сима.
Поняв, какая угроза нависла над нашими питомцами, мы собрали их в корзину и поехали за город, на электричке. Там, не помню, на какой уж станции, но точно помню, что на пустыре, мы и выпустили на волю наших облезших птенчиков. На обратном пути мы спохватились, что ведь и за городом сыщутся любители курятины. Переполненные горем, мы затемно вернулись домой, где нас ожидало возмездие. Мару побили, а меня просто наказали запретом дружить с «девочкой не моего возраста». Однако в условиях коммунальной квартиры разлучить нас с Марой было невозможно.
Разумеется, меня, опекаемую немкой-воспитательницей, играющую с учительницей английского в
