своим матом, стоило ему упасть тлеющей тельняшкой в воду, — АААА! Шакальи окорока! Что происходит? Что у меня со спиной? Где я нахожусь?
— Успокойся, слышь, успокойся, говорю, — Шутоград повысил голос, — на корабле произошел переворот, и нас взяли в плен синекожие. Ты что-нибудь помнишь?
Толстяк, наконец, сел, положив руки на коленки, ладонями вверх. Задумался, оглядывая помещение.
— Ну, кое-что помню, — сказал он, после минутного молчания, — как синекожие в воду прыгали помню…потом…этот…шар белый как из воды вылетел помню…а потом…он в меня летел, кажется, я еще увернуться хотел, да не получилось. Это все проклятые веревки, которыми синекожие привязаны были. Я в них запутался…
— Белый шар, значит…
В тот момент, когда синекожие вдруг ни с того, ни с сего стали отвязывать веревки и кидаться на Шутограда и остальных, Опарыш был занят тем, что объяснял одному синекожему, как именно нужно прыгать в воду. Он как раз замахнулся кулаком, когда на него набросились четверо и повалили на пол, не давая двинуться. Как раз в это время и громыхнул взрыв, а затем второй. Толстяк, если Опарышу не изменяла память, сидел на самом краю и, должно быть, хорошо видел, что выловили синекожие.
Значит, белый шар… Могло ли это означать, что они освободили огнедышащего демона? Вряд ли. Тогда бы от корабля уже ничего не осталось. Ведь всем известно, что плоть демона покрыта вечным огнем. Тогда что?
Синекожие нашли оружие, которое чудным образом не испортилось в воде и оказалось исправным?
Получается, синекожие не так глупы, как давали понять Опарышу. Они быстро сообразили, что надо делать с оружием. Но тогда для чего надо было оставлять в живых их четверых? И означает ли это, что и остальная команда находится где-то на корабле? А, может, они все еще сражаются?
— Тихо! — заорал Опарыш. Толстяк, бормотавший что-то Шутограду на ухо, замолк.
Опарыш прислушался. На верху кто-то продолжал бегать, но ни выстрелов, ни каких-то других громких звуков слышно не было.
— Я же говорю, что такого чуда я раньше не видел, — Толстяк перебрался через лужу и очутился возле Опарыша, — ты как, старина? Помощь нужна?
— Помощь, какая от тебя, на хрен, пом…постой, Толстяк, ты не связан?
— Они, видать, приняли меня за мертвеца, — хмыкнул Толстяк, задумчиво почесывая спину, — это все из-за спины. Болит она ужасно и чешется. Кажись, тельняшка вгорела прямо в кожу. Боль адская.
— Да ты наш спаситель, Толстяк, — оживился Опарыш, — хо! А ну-ка размотай меня, пока косточки окончательно не затвердели! Попьем мы с тобой еще рому!
— А то как же! — Толстяк склонился над Опарышем и стал своими мясистыми пальцами распутывать многочисленные узелки, — не шевелись. В темноте и так ничего не видно…
— Двигайся живей! — прикрикнул Шутоград, оживленно заерзав в своей вонючей луже.
— Не бурчи, внимание привлекаешь, — зашипел Опарыш, — черт с вами со всеми, неужели не понятно, что они захотят посмотреть, что тут происходит, если мы будем шуметь? Где вас только учили пиратскому мастерству?
— А я самоучка, — огрызнулся Шутоград, но шевелиться перестал.
Толстяк ковырялся еще некоторое время, а затем Опарыш почувствовал, что веревки ослабли, напрягся хорошенько и откинул их в сторону.
Толстяк отошел, чухая спину и локти. Опарыш выпрямился, похрустел затекшими суставами и принялся оглядываться.
Выход из этого металлического гроба, судя по всему, был только один. Тот самый, которым выбирался наверх сам Крышка.
— Эй, чего стоишь, а нас развязывать? — опять подал голос Шутоград.
— Заткнись, — Опарыш поднял вверх указательный палец, — не мешай думать, господин младший офицер.
— Ты что, издеваешься, христень, выродок Бардовых топей! Дай только освободиться, я ж тебя тогда…
— Заткнись, — тихо повторил Опарыш. Как же ему хотелось сейчас всадить Шутограду какую-нибудь железяку в глотку, по самые гланды, чтоб конец с другой стороны черепа вылез. Он даже стал смотреть под ноги, выискивая подходящую штуку, но Толстяк уже подскочил к Шутограду и принялся распутывать веревки.
— Порву, зарежу, ты у меня под черную метку пойдешь! — Шипел Шутоград.
Опарыш готов был поклясться, что офицер не сводил своих злобных глазенок с него. А ведь и вправду кинется, стоит Толстяку веревки развязать. Опарыш все-таки нагнулся и поднял какой-то кусок железки, крепко зажав его в кулаке и выставив перед собой, чтобы Шутоград разглядел. Сказал:
— Ты не кипятись, господин младший лейтенант. Вот выберемся, тогда и поговорим. А развязывать мне тебя смысла не было. Ты ж сражаться совсем не умеешь, только мешать будешь. Вон, Крышка, знает, что пользы от него никакой и не рыпается.
— Я бы хотел, чтобы меня освободили, — подал голос Крышка, — но, знаете, я не имею ни малейшего понятия, что лучше — умереть вот так связанным в механическом отсеке или… по другой причине. Кругом океан. Куда вы денетесь?
— Ну, мы сможем украсть лодку, — пораскинул мозгами Опарыш, — или попытаемся освободить других членов экипажа.
— На то у тебя и глаза белые, что мозгов за ними никаких нет, — Шутоград выпрямился, насколько это позволял низкий потолок, и стряхнул с себя веревки, — нас спасет только неожиданное появление. Предлагаю план. Мы выбираемся и обезоруживаем тех, кто окажется ближе. Затем продвигаемся по кораблю и всех синекожих попросту вырубаем. В живых не оставляем ни одного.
— Прекрасный план! — Опарыш сделал вид, что смеется, — только, как ты собрался его выполнять, а?
— Я не понимаю сарказма, — сообщил Шутоград, — или ты не пират, чтоб голыми руками синекожим шеи ломать? Кишка, как говориться, тонка, да?
— А Опарыш, между прочим, прав, — сказал Крышка, — во-первых, вы не знаете, сколько синекожих находиться на палубе в данный момент. Во-вторых…
— К черту твои заумные речи! — рявкнул Шутоград хрипло и тихо, словно старый пес, — действовать надо, разве ж не понятно? Толстяк, ты драться сможешь?
— Дайте мне минуту. Тельняшку отдеру только…
— Опарыш?
— Я не сумасшедший. Синекожих две сотни, нас, даже если развяжем Крышку, четверо. На что ты надеешься?
— Я не боец, — подал голос Крышка, — меня в расчет не берите.
— Я еще раз повторяю — внезапность, — сказал Шутоград, — или ты предлагаешь стоять в вонючем механическом отсеке и препираться, пока сюда кто-нибудь не заглянет и не обнаружит приятный сюрприз? Вот тогда нам всем точно чего-нибудь вырежут.
Опарыш сделал шаг в сторону Шутограда, так, чтобы свет от маленького окошка падал на его лицо. На лбу младшего офицера блестели капли пота. Пот же стекал по щекам и подбородку. Боится, черт. Дорожит своей шкурой, а хочет все туда же, не зная броду. И отчего синекожие не кинули в отсек пару-тройку стоящих пиратов? Наутилуса, например, или Железноголового? Вот с ними бы Опарыш, не раздумывая, ринулся в бой. А тут что? Интеллигентный механик, которого в плечо толкни, он и рассыплется, растолстевший от безделья боцман, да офицер-самоучка, страдающий нервными расстройствами. С такими не то что синекожих бить, он бы на рыбалку не рискнул с собой взять.
— Чего задумался? — спросил Толстяк. Он стоял в углу, изогнувшись в невероятной позе, и вытаскивал из спины обрывки тельняшки.
— План есть, — проворчал Опарыш, — другой.
— Самый умный, да?! — не замедлил взвиться Шутоград.
