же быстро, как погода на Кавказе. Уже после второго звонка, Елизавета Анастасьевна решила, что не будет обращать на Пахома Пахомовича никакого внимания и окунется с головой в 'Високосный год'.
Малый зал, на самом деле, было совсем не маленьким, с огромным потолком, исчезающим где-то в темноте, и широкой сценой, закрытой пока бархатным занавесом. Огромное количество желающих посмотреть пьесу втекало через двойные двери, мимо еще одного, на этот раз молодого, лакея.
Елизавета Анастасьевна с Пахомом Пахомовичем прошли в шестой ряд и, отыскав свои места, сели.
— Посмотрите же, как все вокруг живо! — прошептала Елизавете, правда, скорее, самой себе, нежели своему ухажеру, — все суетятся, волнуются! Боже, как мне нравиться здесь! А сколько, интересно, времени проходит между вторым звонком и третьим, вы не знаете? Когда же начнется спектакль! Мне не терпится посмотреть на декорации и актеров! Кто же будет играть Мушкина? Мне представляется, что это будет молодой Павел Кнышев. Я видела его на прошлой неделе в 'Одиозной ночи'. Прекрасно играл! Конечно, я не столь сильно разбираюсь в игре актеров, но мне он понравился. Как бы было хорошо, если бы действительно Мышкина играл Кнышев! Я бы была так рада, так рада!
— Не вертитесь, Елизавета, — сказал Пахом Пахомович, — на вас люди смотрят! Вы же в обществе!
Елизавета Анастасьевна с легкостью проигнорировала это замечание. Характер просто не позволял ей сидеть на месте, когда вокруг суетились, рассаживались видные, знакомые всему городу люди.
Когда прозвенел третий звонок, и лампы вдоль стен стали меркнуть, Елизавета замерла и провалилась в волшебное действие того, что открывалось за медленно расползающимися в стороны половинками занавеса…
Наверное, истинное волшебство и есть то, во что люди верят. Мужчина, выряженный королем, с бутафорской короной на бритом затылке и мантией, путающейся между ног, и есть для зрителей истинный король. А толстый, бородатый дворянин, жующий губами и страдающий отдышкой — настоящее лицо дворянина. И пусть человек этот, зайдя за кулисы, вынет из-под одежд сбитую подушку, разом похудев на несколько килограмм, пусть сквозь губы его перестанут доноситься протяжные вздохи, а вынутая из-за щек вата выброшена в мусорную корзину. Пусть человек этот окажется вовсе не дворянином и даже не родовитым человеком, пусть он будет хоть трижды бедняком и алкоголиком, но он способен творить волшебство. То, которое заставляет людей рыдать, смеяться, нервничать и переживать. Волшебство, построенное на чувствах человеческих. И волшебник этот, стерев с висков капельки пота, вновь надевает маску и становиться принцем, нищим, королем, боярином, графом, медведем (если надо), хоть кем становится. И манипулирует людьми в зале, как марионетками мастер. В Большом Театре в те годы играли действительно великие актеры. Люди, попавшие на спектакль, забывали обо всем на свете, кроме того, что происходило перед их взором на сцене. Так было и в этот раз…
…Елизавета Анастасьевна очнулась тогда, когда свет на сцене померк для смены декораций. Уже несколько минут ей казалось, что кто-то пристально за ней наблюдает. Легко повернув голову, Елизавета увидела, что справа сидит молодой человек и, не отрываясь, в некотором роде даже нагло разглядывает ее. Елизавета тотчас повернулась обратно к сцене и некоторое время напряженно, не мигая, всматривалась в полумрак на суетливо копошащиеся фигурки. Сердце ее забилось гулко и часто, да еще так громко, что его, наверное, слышали все вокруг. Елизавета Анастасьевна еще ни разу не встречалась с такой откровенной наглостью. В обществе, с которым она общалась, подобное разглядывание считалось верхом неприличия и пошлости, ставило мужчину на одну ступень с животным, живущим одними только инстинктами.
Изловчившись, Елизавета еще раз посмотрела на мужчину и отметила про себя, что он еще очень молод. Лет, наверное, двадцати пяти. У него были черные волосы, прямые и тонкие, острый нос и широкий подбородок. Конечно, Елизавета не знала, как можно рассматривать людей пошло, но во взгляде молодого человека была только некоторая заинтересованность и… любопытство, что ли?
Пахом Пахомович, сидевший слева, дремал, опустив голову на грудь, и немного похрапывал во сне. Спектакль ему совершенно не понравился, казался скучным и глупым.
— Что это вы все время на меня так смотрите? — прошептала Елизавета Анастасьевна, не поворачивая головы.
— Как смотрю? — не замедлил отозваться молодой человек, тоже шепотом.
— Ну, так вот. Странно, — ответила Елизавета, — я же вам не вещь! Глядите, вон, на сцену, там вещи! И актеры еще есть!
— А я не хочу на сцену, — сказал молодой человек, — я хочу смотреть на вас, девушка!
— Какая я вам девушка! — фыркнула Елизавета, — ну, да, я конечно, девушка, но вам было бы стыдно обращаться так к незнакомым! Так… так, словно мы уже знакомы. Неприлично это! И разглядываете… отвернитесь немедленно же, иначе мне придется… придется мне сказать моему кавалеру и он сделает из вас отбивную!
— Сдается мне, что ваш кавалер спит, — сказал молодой человек, — ему не слишком нравиться Пахмутов. Может, это ваш отец?
— У меня нет отца, — сказала Елизавета, — а если бы мой отец дожил до этих дней, то Пахмутов ему бы понравился.
— Да, действительно хороший спектакль!
— И не говорите. Какие прекрасные актеры! Правда, я надеялась, что появиться Антон Петренко, но, кажется, мои надежды напрасны. Хотя, согласитесь, и без него все просто великолепно! Я так переживаю, словно ни разу в жизни не читала 'Високосный год'. А я ведь читала! Знаю каждую строчечку! — тут Елизавета спохватилась и осознала, что повернулась к молодому человеку лицом и даже едва не взяла его ладонь в свои руки. Ужас случившегося нахлынул на нее с такой силой, что заставил вмиг загореться щекам и резко отпрянуть назад. Задетый Пахом Пахомович встряхнулся и поднял голову. Свет на сцене становился ярче. Проворчав что-то на счет яркости происходящего, Пахом Пахомович вновь опустил голову на грудь и громко засопел носом.
— Как вам не стыдно! — прошептала Елизавета, отдышавшись. Сердце готово было в любую секунду вырваться из ее груди, — как вам не стыдно не отдернуть меня и не сказать, что это все так неприлично!
— Что неприлично? — поинтересовался молодой человек.
— Все неприлично! Я не должна так вот разговаривать с незнакомыми мужчинами! А вдруг вы… призрак! Мне брат рассказывал, что призраки по ночам…
— Уверяю вас, госпожа, что я не призрак, — тихо засмеялся молодой человек, — можете потрогать мою руку, если не верите.
— Не буду я ничего трогать! — Елизавета Анастасьевна посмотрела на молодого человека в упор, — я вам и так верю, уважаемый.
— Спасибо и на этом, — молодой человек замолчал.
Елизавета попыталась сконцентрировать свое внимание за разворачивающимися на сцене событиями, но душа ее, задетая вниманием молодого человека, упорно требовала повернуться в его сторону и посмотреть, что он там делает. Огромнейшим усилием воли, Елизавета не повернула головы и ухватилась за ручки кресел с такой силою, словно хотела вырвать их. Сердце, вроде перестало вырываться из груди, но вместо этого возникло какое-то странное чувство, заполнившее грудную клетку и растекающееся по всему телу и вверх и вниз. Что-то такое, чего раньше Елизавете испытывать еще не приходилось… В общем, суть спектакля ей уловить теперь не удавалось. Впечатления потеряли все свои краски, а актеры на сцене так и оставались всего лишь актерами…
— Возьмите, это вам, — Елизавета опустила глаза и увидела руку молодого человека, в опасной близости от нее самой. В руке был зажат клочок бумаги.
— Возьмите, — повторил молодой человек шепотом, — прочитайте.
Если Елизавета Анастасьевна когда и колебалась, то всегда не долго. Она считала, что промедление смерти подобно, и лучше сначала прыгнуть в пасть крокодилу, а уж потом думать, как оттуда выбраться. Записку она приняла, развернула ее и быстро пробежала глазами по ровным строчками, без единой помарки или же кляксы. Так могли писать только высокообразованные люди. Это ее немного успокоило. По мере того, как до разума Елизаветы доходил смысл написанного, отхлынувшая было от щек кровь, нахлынула с новой силой, подобно приливу, и румянец залил уже все лицо.
