чувствовал себя маленьким и глупым букашком, который отчего-то пыжится перевернуть кирпич. Бякин не знал, что символизирует собой кирпич, но в точности образа не сомневался. Возможно, это была враждебная реальность, болеющая фиолетовым бешенством? Бякин выходил из себя, грыз стены, цинично мочился в углы комнаты, выводил из прихожей живого верблюда на веревочке, бросал вызов окружающей действительности другими, не менее экзотическими способами, но действительность молчала. Не было ее здесь, и все тут.
Порой в эти тяжелые минуты, погруженный в жестокую ипохондрию, Бякин варварски кромсал свои холсты кухонным ножом и рисовал, рисовал, рисовал, до полуобморока рисовал Черную Фигуру, после чего начинал молиться ей, отбивая земные поклоны. Позже, в моменты просветления, он плакал как ребенок, погружая ладони в кучу обрезков, в которую превратилась Сердитая Кошка или Задумчивая Птица, а Черной Фигуре периодически показывая кукиш. Но разве этим можно было что-нибудь поправить?..
Когда становилось совсем плохо, художник Бякин выбирался из квартиры на поиски спиртосодержащих жидкостей. Обнаружив искомые жидкости, он выпивал их с бомжами и начинал бить морду. Бякин был очень плохо воспитан, и даже бомжи соглашались между собой, что от него здорово воняет.
Спиртосодержащие жидкости в количестве четырехсот пятидесяти двух граммов в пересчете на чистый спирт ежесуточно помогали Бякину поддерживать в рабочем состоянии его астральное тело. Употребив их и доползши до квартиры, он с трудом взгромождался на старый растрепанный диван, ясно сознавая, что завтра проснется на потолке и не будет этому пассионарному круговороту ни конца ни края. Как мы уже имели возможность убедиться, так оно обычно и было.
Неторопливая, размеренная, рутинная жизнь художника была прервана одним летним вечером, похожим на другие как две капли воды. Бякин, по обыкновению, стоял на кухонном столе, сунув голову в удавку, причем другой конец веревки был надежно прикреплен к вбитому в потолок стальному крюку — Бякин лично вбил его несколько месяцев назад, когда ему надоело каждый вечер скакать по квартире с петлей на шее и свободным концом веревки в руке, судорожно соображая, где бы его закрепить. Настроение у него было погребальным, за окном было мерзко, за дверью шуршали зомби, содержание спирта в крови стремительно приближалось к критическому уровню. Возле мойки стояла Черная Фигура. Бякин тихо молился Вахамудре, заклиная не поминать лихом и слать телеграммы.
Он уже почти спрыгнул со стола, он уже летел, он уже почти качался на веревке с переломанной шеей, а вокруг него тучей вились сиреневые рыбки с прозрачными крылышками, когда через глухие окна и стены до него донесся далекий и печальный трубный глас. Серебристая труба так понравилась Бякину, что он все-таки спрыгнул со стола, предварительно вынув голову из петли. Ему почему-то стало любопытно познакомиться с ангелом вострубляющим.
Выбравшись на улицу, художник Бякин сообразил, что хватающая за душу мелодия скорее всего является саундтреком к одному из рекламных роликов, которые сейчас как раз крутили по ревущему в соседнем окне телевизору. Впрочем, самоубийство все равно уже было безнадежно испорчено, поэтому Бякин решил немного проветриться и двинулся в сторону расположенного неподалеку лесопарка — по крайней мере лет десять назад в том направлении точно был лесопарк.
Парк оказался на месте. Сначала Бякин погулял просто так, затем начал выслеживать живущих под корягами мраморных крабов, затем чуть не поймал лису. У лисы был павлиний хвост. Увлекшись погоней, Бякин выбрался на огромную поляну и, щурясь от яркого света, обозрел открывшуюся ему местность.
На поляне было множество людей. Еще там было множество картин. На некоторых картинах перемещались цветовые пятна и таяли сгорбленные тени, на других гудели эфирные вихревые воронки и шел магнитный снег. Некоторые картины пахли медом и анисом, другие перебродившей закваской и тухлыми селедками. Отдельные холсты не пахли ничем, на них ничего не было нарисовано — они напоминали выключенные телевизионные экраны; нет, какое-то изображение на них имелось, но Бякин не мог его рассмотреть, как ни старался. Попадались портреты Черной Фигуры. Некоторые люди рисовали картины прямо на снегу и бросали их в воду, другие мазали красками друг друга, третьи ходили между рядами художников и разглядывали их творения, изредка морщась от запаха тухлой селедки. На краю поляны сидел друид в белых одеждах, угощавший всех желающих сушеными кальмарами.
Это был вернисаж под открытым небом.
Бякину очень понравилось на вернисаже, потому что он два раза видел на местных картинах Добрую Собаку и один раз Сердитую Кошку. Отражение трансцендентных художественных образов собственного творчества в произведениях других авторов было воспринято Бякиным благосклонно и со сдержанным одобрением, а осознание собственного превосходства над этими людьми, ни разу не видевшими Истинного Света Вахамудры, настроило его на миссионерский лад. Сняв с головы лягушку, художник Бякин двинулся по поляне, высматривая, кого из присутствующих можно пригласить в гости. Однако друид был слишком занят, хотя и рассыпался в извинениях, лиса с павлиньим хвостом категорически отказалась выходить из лесопарка, а еще одна женщина вообще грелась на морозе очень странным способом — при помощи термоса с горячим чаем, так что Бякин сразу решил, что Вахамудра ей будет не по зубам. В конце концов он остановился перед мужчиной в дорогом пальто и с узкими вертикальными зрачками.
— Пошли? — поинтересовался Бякин, мысленно воззвав к Вахамудре для храбрости.
— Пошли, — не стал отказываться собеседник, и на мгновение из его пасти выскользнул раздвоенный змеиный язык.
По дороге спутник Бякина трижды пытался метаморфировать: сначала он стал превращаться в двухголовую собаку, потом в игрушечный паровоз, потом в работающую бензопилу, но Бякин украдкой ударил его сзади ломом по голове, и змееглазый наконец понял, что имеет дело с серьезным человеком.
Художник гордо провел гостя ажурными металлическими тоннелями через толпу расступающихся зомби к двери своей квартиры. Зомби жались к стенам и делали вид, что они всего лишь эксцентричные элементы интерьера. Впустив змееглазого, художник полез под кровать, извлек свои холсты, которые не успела понадкусывать в его отсутствие Черная Фигура, расставил их, как умел, и опустился на стул, сосредоточенно ожидая экспертной оценки.
Гость покачал кадыком, дважды выпустил и втянул раздвоенный язык, моргнул и сказал буквально следующее:
— Офигеть.
Потом он ушел и даже унес одну Добрую Собаку с собой, пачкая дорогое пальто свежей краской. Взамен он оставил несколько зеленых бумажек с портретами американских президентов, а также визитную карточку, но, поскольку на ней из напечатанных буковок отчетливо складывалась петля, Бякин ее трогать не стал. На душе у него сделалось подозрительно спокойно, как в пустыне после трехдневного снегопада. Вот, значит, чего ему не хватало все эти убийственно длинные годы, согретые спиртосодержащими жидкостями, — простого человеческого одобрения, одного-единственного зрителя, который, посмотрев на твою мазню, похлопает тебя по плечу, сделает умное лицо и скажет «офигеть». Бякин сходил в магазин и на радостях украл вакуумную упаковку нарезанной ветчины.
В этот день он даже не стал бить морду после принятия внутрь ежесуточного количества спирта, а тихо и умиротворенно заснул в соседнем подвале, положив голову на колени Сердитой Кошке.
С этого дня жизнь художника Бякина вступила в ускоренную противофазу. События посыпались на него незамедлительно. Во-первых, генерал Луонграй сжег опиум на стадионе. Во-вторых, муравьи-самураи наконец достроили свою башню: они занимались этим более десяти лет, и художник обожал любоваться поднимающимся железобетонным скелетом из окна кухни; теперь башню достроили, и ее стало не видно. В-третьих, Бякин носил несколько своих картин на вернисаж, но погода была нелетная, а день будничный, поэтому на поляне, кроме мраморных крабов, никого не оказалось. Бякин совсем не расстроился: вместо этого он побродил по поляне и нашел гриб. Гриб показал ему язык. Бякин ответил адекватно.
Потом позвонил Змееглазый. Художника это несколько озадачило, поскольку телефон у него уже три года как отрезали за хроническую неуплату, а сам телефонный аппарат он давно успел пропить. Однако, закаленный в схватках с жестокой реальностью, Бякин благополучно вышел из трудного положения, побеседовав с человеком через шланг от душа. Змееглазый говорил долго и красиво, иногда по пояс высовываясь из шланга, чтобы подкрепить свои слова энергичной жестикуляцией. Из его слов выходило, что Бякину крепко повезло: хозяева одной из наиболее модных и продвинутых арт-галерей запищали от
