потому, что скоро мы очутимся в небе, которое она так любила, а ей придется «просиживать штаны на земле».
Я осторожно спросила Сашу:
– А когда я на дельтаплане полечу?
– На тряпколете что ли? – пренебрежительно фыркнула она. – Когда ветер утихнет.
Самолет походил на цельную отлитую пулю. Я так и видела, как он, выпущенный из ствола аэродрома, прорывая редкие облака, устремится ввысь. И тут мне стало действительно страшно.
– А пилотаж будет? – спросила меня Саша.
– Не знаю, – пожала плечами я.
– Все будет, как Саныч попросил, – ответил Леденев, помогая мне забраться на крыло и усаживая во вторую кабину. – Девушка у нас бесстрашная.
А у бесстрашной девушки мелко дрожали колени под сарафаном, когда летчик затягивал на груди и ногах широкие ремни. Однако я не совсем поняла, почему неизвестный Саныч попросил за меня, когда я ясно выразилась, что приехала учиться летать на дельтаплане, и ни разу не упомянула про самолет. Волнение помешало расспросить об этом подробнее, и я решила для себя, что каждого поступающего курсанта, таким образом, знакомят с небом. Присутствие духа окончательно покинуло меня, когда Леденев сказал:
– Теперь будь внимательна. Если пилот попросит тебя покинуть воздушное судно, тебе необходимо будет потянуть за эту скобу – ремни с легкостью отстегнутся, сдвинуть фонарь и выпрыгнуть с парашютом. Потренируйся открывать. Видишь эти шпингалеты? Их следует только поднять и без усилия отодвинуть створку назад.
Я в точности повторила его указания и робко поинтересовалась:
– А где же мой парашют? Его же надо надеть.
– Ты сидишь на нем, – возмущенный бестолковым вопросом, ответил летчик. Он надел мне на голову наушники. Показал переговорное устройство: – Нажимаешь на кнопку – говоришь, отпускаешь кнопку – слышишь меня. Попробуй повторить.
– Думаю, с этим я справлюсь.
– Во время полета ничего не трогай на приборной доске, ничего не касайся. Ноги поставь на пол, а не на педали. Ручка управления будет сама собой двигаться – ее тоже не трогай.
Он тщательно выговаривал каждое слово, он был собран и сосредоточен, и не осталось ничего от того веселого, улыбчивого человека, каким я повстречала его на аэродроме четверть часа назад. Я смотрела на него во все глаза, пытаясь запомнить лицо мужчины, от действий и решений которого будет зависеть моя жизнь. А ею, как неожиданно выяснилось, я дорожила. Русые волосы, широкий открытый лоб, нос с небольшой горбинкой и серые, чуть раскосые глаза, мягкий изгиб тонких губ. Мне показалось, он тоже изучает меня, цепко осматривая каждую мелочь. Как-никак он видел меня первый раз, а вдруг шальная девка какая-то, начнет бузить в небе. На крыло забралась Саша и протянула мне полиэтиленовый пакет:
– Возьми. Пригодится.
Дав себе слово ничему не удивляться и не задавать больше глупых вопросов, я молча взяла пакет и сунула под правую ногу. Я едва могла пошевелиться – ремни намертво удерживали меня в кресле. Саша переживала, казалось, больше меня:
– Вот увидишь – тебе понравится, – подбадривала она. Я только усмехнулась, припомнив, как Ольга в свое время расхваливала знакомства в Интернете. А чем дело кончилось?
– Так, Саша, посмотри там магнето и кран шасси, – скомандовал Леденев.
Саша нырнула в мою кабину. Она осмотрела приборы и бойко доложила:
– Все в порядке. Магнето – сумма, кран шасси в нейтральном положении.
– А теперь просьба провожающим покинуть судно, – крикнул Леденев из своей кабины.
Саша спрыгнула с крыла и отбежала на необходимое расстояние. Я заметила – она, маленькая и хрупкая, как колибри, присела в траве.
Зашипела радиосвязь. Триста семьдесят девятый отчитался по связи и через трескучую паузу получил разрешение.
– От винта, – крикнул летчик.
Зашумел мотор, и через несколько минут самолет дернулся, вырулил на взлетно-посадочную полосу и замер, а через некоторое время не спеша покатился, переваливаясь на ухабах разбитой полосы.
– Вот так покатаемся и вернемся, – сказал летчик по связи.
«Хорошо бы», – подумала я.
Мне захотелось пошутить, что в авиаперелетах меня больше всего пленяют горячие обеды и красное вино, которое разносят стюардессы, но промолчала: нельзя отвлекать летчика – вдруг какую-нибудь ручку перепутает, и мои права, упрятанные в левый кармашек, понадобятся.
Самолет развернулся и замер в начале полосы. Зашипела радиосвязь, и я расслышала, как Леденев получил разрешение на взлет. Мотор взревел, самолет пронесся по полосе и оторвался от земли. Он стремительно набирал высоту. У меня заложило уши. Я рискнула посмотреть вниз. Хвойный лес у поля, такой большой и тенистый внизу, сверху просматривался насквозь, как намечающаяся лысина под редеющими волосами. Лесное озеро оказалось не больше уличной лужи. По узкой ленточке шоссе деловито сновали машины. У игрушечных домиков не было видно людей. Что-то сейчас заботит жителей этих домиков? Должно быть, в какой-нибудь машине сейчас ссорятся или опаздывают на важную встречу. Но тут в небе ты оторван, тебя переполняют сила и гордость, не чувствуя скорости, разгуливаешь среди облаков, и тебе нет дела, что подорожал хлеб или вовремя не перечислили аванс. Словно очутился в новой системе координат, в которой нет места мелочам и обидам. Я начала понимать Сашу, которая так тосковала на земле. Мы забирались выше и выше. Я устроилась удобнее в кресле, насколько позволяли ремни, и крутила головой из стороны в сторону.
Леденев не забыл обо мне:
– Как самочувствие? – спросил он. Связь искажала его голос до неузнаваемости.
– Нормально, – бодро ответила я, чтобы летчик не волновался за меня. Я прониклась искренним восхищением перед человеком, который может управлять этой ревущей махиной.
Длинная ручка, торчащая из пола, дублировала такую же в командирской кабине и без моего участия ходила ходуном. Чтобы избежать столкновения с ней, мне приходилось максимально разводить колени. Самолет лег на левое крыло и прочертил в небе полукруг. Мне вдруг захотелось смеяться, просто так, без повода, или запеть, и если бы не ремни, я бы приплясывала на месте. Мне хотелось раскрыть окно и помахать рукой пролетающим внизу птицам или ухватить белый клок облака. Я словно опьянела, но ни за что не решилась бы рассказать об этом летчику. Что он обо мне подумает? Может быть, существует негласный кодекс поведения пассажиров, который я нарушу по незнанию смехом или пением. Я летела и улыбалась солнцу и облакам, не догадываясь, что ждет меня впереди. Снова зашипела связь, и Леденев отчитался, что находится в зоне. Я огляделась по сторонам, пытаясь выяснить, как выглядит зона. Ничего примечательного не обнаружила – небо как небо: слепящее солнце, бездонная синь, а внизу земля в дымке, как японский садик, разбита на аккуратные квадратики.
– Ну что, готова? – спросил он меня.
– Всегда готова, – ответила я.
– Тогда начинаем!
Мотор заглох, самолет замер, словно кто-то дернул стоп-кран. Маленькое облако у крыла – вот последнее, что я запомнила... Что вытворял самолет несколько минут подряд, мне было неизвестно. Он стремительно обрушился вниз, затем, бешено взревев, ринулся ввысь, потом валился набок и кружился. В какой-то миг я посмотрела в окно и обнаружила, что за окном земля, а небо где-то внизу. Такой кошмар мне даже присниться не мог – меня сперва тянуло вниз, потом с тем же остервенением вверх, так что я вжала голову в плечи, чтобы ее не оторвало. Меня трясло, вертело и кидало из стороны в сторону, как поросенка в мешке. А временами казалось, что я очутилась в утробе гигантского морского котика, который долгое время прозябал на суше и, добравшись, наконец-то до воды, кувыркался на славу. Я сидела, вжавшись в кресло, и терпеливо ждала, когда же это кончится. Во время непродолжительных перерывов между фигурами меня начало подташнивать. Вот когда выяснилось, для чего Саша протянула мне полиэтиленовый мешок перед
