Быстро промелькнула за окошками просыпающаяся Березовка, и автобус заколыхался уже на подъезде к дамбе.
Ксения сняла варежки и, порывшись в кармане, достала какие-то таблетки.
— Ксеш, ты чего? — удивилась Настя.
— Не переношу я эти автобусы...
— А эт тебе помогает?
— Аэрон-то? Да.
— Тогда давай-кось и мне... Ох, малюсенькие-то какие. Мань, ты пососешь?
— Да уж давай, если есть.
— Нинк, а ты?
— А я, теть Насть, и на самолете без конфеток летала!
— Ну, ты-то пройда! Небось вчера не дюжину, а все двадцать стаканчиков отхватила?
— Да уж! — усмехнулась Нинка, но возражать не стала.
— А мне так и не досталось, — без сожаления сказала Ксения.
— Это почему? Говорили же, что только дояркам продавать да телятницам. По дюжине всем.
— Ага, как тогда калоши глубокие! — отмахнулась Нинка. — Опять ведь Тамара крик подняла. Мол, что вам, учителя не люди! Учителя... Глотку-то на весь магазин драла.
После этого все как-то неловко замолчали.
— Мань, говорят, зять твой уезжать что ль собрались? — неуверенно спросила Настя.
— Да кто ж это? Не-ет, им вроде бы и квартиру директор посулил. Нет, не слыхала.
— А то уж больно за ним ребятишки потянулись. Придут из школы, один у них Лексан Сергеич на языку. А Верка твоя хоть и попростей, но тоже... строгая. Первоклассник мой говорит: попробуй не напиши буквы, Вера Семеновна даст тогда!
— Ох, да Верка-то, господи, — довольная все же отмахнулась Мария.
— Третий год живете, не скандалите? — спросила Ксения.
— С Веркой-то? С Веркой налетаем кой-когда. А Саша — нет, наоборот, ее все окорачивает.
— Да там еще бабка Поля, поди, как поджигатель, — вставила Настя. — Как только с правнуком сидеть согласилась? Знаю я, как вы жить начинали.
С этого места разговор Марии не понравился. Чего зря? Сами знаем. Но за пересудами четыре километра до центрального отделения пролетели незаметно.
Парторг поджидал их возле конторы и, чуть только взойдя в автобус, приказал трогать. Поздоровавшись, он сел на правой стороне и потер уши.
— Знатный морозец! — проговорил весело.
— А чего ж, Николай Михайлович, с других ферм-то никого нет? — опросила Настя.
— В том-то и дело, что нет, — посерьезнел Скобцов. — Вот скажите мне, почему бы не быть отличным результатам на центральном отделении, переоборудовали у них фермы на два года раньше ваших, а?
— Да у вас народ и без результатов разбалованный, — откликнулась Настя, но тут же прижала язык, не зная, так или не так выступила.
Парторг усмехнулся невесело.
— Все может быть!
А дальше разговор как-то не пошел. Балагурить «дед» не умел или не любил, а к серьезному разговору, видно, ни у кого душа не лежала.
По хорошей дороге автобус гудел монотонно, от печки гнало ровный поток тепла, и Мария вскоре начала как будто придремывать, привалившись к Нинкиному плечу. Про «деда», тоже прикрывшего веки, она почти забыла. Ну, сел и сидит, не на работе же.
Потом ей ни оттуда ни отсюда примерещилась какая-то голая изба с маленькими окошками, сор на затоптанном полу и холодная зола в печке. Избу Мария откуда-то помнила, только не такую вот темную, запущенную, а новую, светящуюся свежевыскобленными полами, с льняной скатертью на столе и вышитыми рушниками вокруг икон. И окна тогда были вроде светлее, и из печи постоянно пахло живым теплом. Чья же это была изба?
— Мань, да ты дремишь, что ль? — словно издалека услышала Мария Настин голос и, не открывая глаз, кивнула.
— А-а, тогда ладно... О гос-споди, — Настя тоже зевнула.
— Полыхала в речке талая вода, из-за мо-оря гуси-лебеди вернулись, — тихо, но чисто и как-то печально запела Нинка. — Тара-ра-ра. Тара-ра-ра-ра-ра...
В автобусе, словно забитом теплым козьим пухом, Нинкина песня казалась старой мамкиной баюшкой. Кузов автобуса гудел в движении, и это было похоже на полуночную вьюгу, ворожившую вокруг дома, в печной трубе и на подловке.
Мария любила дорогу. Летом их два раза в день возили на пастбище, километров за десять от Березовки, и частенько доярки всю дорогу пели песни. И хотя сама Мария петь не умела, ей нравилось, когда пели другие. В это время она, как после бани, спокойно и без оглядки отдыхала. Что на машине, что в добром застолье. Только когда они были-то добрые? Разве что брат сыновей женил, приглашал. А сама замуж выходила — свадьба мучением показалась. Тогда только хотелось, чтобы кончилась поскорее самогонка, да утихомирились падкие на выпивку родственники. Смех, но Семен притащился к ней в постель только на третьи сутки.
Струя студеного воздуха как мокрой тряпкой прошлась по лицу, и Мария открыла глаза.
— Нинк, да ты отуманела?! Просквозит насквозь! — испуганно вскрикнула, тоже очнувшись, Настя. — Задвинь!
— Да ведь дышать нечем, — проворчала Нинка, но створку окна задвинула.
В автобусе уже было светло, и за окнами за высоким валом расчищенного снега проплывала заиндевелая, тихая лесополоса. От белого света земли и неба резало глаза.
— День-то какой будет, — негромко сказала Ксения.
— День-то будет, — недовольно отозвалась Настя. — А коровы опять на карде голодные простоят. Если так, как вчера, всю неделю кормить будут, то, наверно, медали-то назад сдавать придется, — она значительно покосилась на «деда», но тот или взаправду дремал, или старался ничего не замечать.
Нинка беззвучно засмеялась и, поджав губы, изобразила: «Вот так-то», мол. Настя усмехнулась и безнадежно махнула рукой.
Подъезжали к райцентру.
На стоянке почти все места были уже заняты, и Григорий притулил свой автобус около самого перекрестка.
— Ну, теперь ходом к Дому культуры, — улыбнулся Скобцов. — Там наше совещание будет.
Женщины перепокрылись, оправили пальто и, стараясь держаться поближе, пошли за парторгом. Магазины были уже открыты, и Настя то и дело оглядывалась.
— Не знай, успеем по магазинам-то пробежать, — озабоченно проговорила она. — А то кой-чего своим школьникам поглядеть надо.
На крыльце Дома культуры было пусто, но за просторными окнами вестибюля прохаживались простволосые, в праздничных платьях женщины. Мария вспомнила про свою прическу и забеспокоилась: «Ну как рассыпется все? Смех!» И почувствовала себя совсем девчонкой.
— Неужто и из райкома будут? — тихо спросила она Настю.
— А кто ж тебе медаль-то вешать будет? Чай, сам Семенов придет.
— Ох-и, да за что ж мне медаль-то? — смутилась как бы взаправду Мария и подумала: «Ну, прямо, как малолетка! И чего это я?»
В вестибюле, глядя на других, они разделись и, поджидая скрывшегося куда-то Скобцова, отошли в сторонку. Одна стена здесь была составлена из зеркальных листов, и Нинка тут же начала разглядывать себя и прихорашиваться. Отражение дробилось, но она все равно осталась довольна.
— Ну, как платьишко? — спросила горделиво. — Витя из области отрез привозил.
Потом женщины молча и даже подозрительно осмотрелись, но никого, кто был бы одет особенно исключительно, не приметили. Те же платья с кофтами поверх, сарафаны, кой на ком, правда, были
