Найти виновных

Он прислушался к себе, навострившись, — мысль о Ларисе показалась ему не такой привлекательной, как раньше. Что-то изменилось то ли в его мировосприятии, то ли в душе. Открылась понимание, что в Кривой Рог можно было бы и не ездить, что не столько он мечтал о самой поездке туда, сколько о том, чтобы получить приглашение к этому. А те­перь, когда оно получено… На откровенный и прямой вопрос самому себе, согласен ли он отказаться от Ларисы, ответил отказом — молодая женщина по-прежнему влекла его, вол­новала. Но стало понятно, что это для него не самое главное событие жизни. Что не нра­ вится: Лариса или поездка к ней? — пытался разобраться конкретно. Получалось… Син­дром старого холостяка! — догадался он, и этим успокоил себя. Комплексы — вещь непри­ятная, и бороться с ними надо методом волевых усилий.

А вот мысль о Ясеневой — грела. Эта женщина замечательно к нему относилась, до­верчиво и покровительственно одновременно. Во всяком случае, свои первые стихи она читала именно ему в году — дай бог памяти! — 1994, на Ялтинской ярмарке, как давно тому назад. Больше на книжные форумы она не приезжала. И позже он забыл о ней. А тогда, вернув­шись из Ялты, рассказывал своим девчонкам в издательстве (они все ее, конечно, знали), какая Ясенева молодец, что к множеству ее талантов (она прекрасно танцевала, что обна­ружилось на банкетах; была интересной собеседницей и одаренным, коммуникабельным руководителем) добавился еще один. Гордился, что был ее первым слушателем. Пом­ нится, через полгода в одном из Харьковских издательств вышла ее детская книжка с теми стихами, которые он слушал в Ялте, и он купил ту книжку и принес на работу, а потом позвонил и поздравил автора с удачным началом.

Номер телефона Ясеневой остался прежним, и теперь она должна была встречать неожиданного гостя.

5

Безобидную болтовню одного человека можно перетерпеть. И этот туда же! — не­злобиво обнаружил Александр, прислушавшись. Сосед по купе рассказывал о дочери: она у него умница — шьет, вяжет, умеет готовить, аккуратистка. Какая скука!

Отметив, что жизнь не так уж невообразимо разнообразна и опечалившись этим, Александр стал укладываться на ночь. Перед сном он любил подумать о чем-нибудь, помечтать, предаться воспоминаниям. Чаще всего мысли спонтанно всплывали в голове — разбросанные, разрозненные, не вытекающие одна из другой. Однако скрытая связь, не улавливаемая грубым сознанием, наверное, существовала, иначе, почему за одной из них следовала та, которая высветлилась в понимании, а не какая-либо иная из тысячи возмож­ных?

Сейчас яростно и отчетливо вспоминалось то, что раньше было напрочь забыто. Из дальних, неощутимых уголков всплывали подробности незначительные, несущественные, ненужные ни для познания мира, ни для преломления его через себя. Зачем они там жили, занимали место, тлели?

В воображении возникло лицо мамы. Он увидел себя маленьким, с искаженным гримасой плача лицом, по щекам текли слезы. Мама прижимала к себе его голову, гладила непослушные вихри и что-то говорила. Конечно, он помнил многие детские обиды, но по­чему ревел именно тогда, когда мама впервые надела этот красивый расшитый шелком халат, вспомнить не мог. Новый халат — вот что осталось в памяти, и то, как жалко было марать его грязными мокрыми руками. И слова мамины забыл, впрочем, без сомнения, это были дежурные слова ласки для маленьких детей. Не помнил ни точного своего воз­раста, ни поры года… Все, все испарилось, ушло в небытие, а вот слезы свои, халат и по­рыв родительской нежности — помнил. От остроты воспоминаний защемило под сердцем, к горлу подкатил шершавый ком, который он постарался быстрее проглотить и переклю­читься на другую волну настроения.

Но не тут-то было, сентиментальное прошлое не покидало его. Зачем-то взяло в плен и терзало подробностями, словно испытывало на преданность. Прошли чередой девушки, в которых он влюблялся. Странно, они оставили след совсем не тем, что ему в них нравилось, а неуловимыми чертами, жестами, ужимками. Удивление этим открытием пе­реплавилось с фантазией, разгулялось, заплясало, завертелось, и из калейдоскопа отры­вочных видений возник образ, в котором его волновало все: облик, голос, манера движе­ний.

Уже засыпая, увидел Ясеневу, которая, словно фея из сказки, повела рукой и отодвинула в сторону всех-всех, кто был в его жизни до нее. Затем наклонилась, приблизила к нему лицо, и он услышал ее голос. А что она сказала, не запомнил, тут же забыл. Только осталось ощущение, что слова эти — вещие, и хорошо бы их вспомнить. Потом, утром, — отмахнулся он и окончательно провалился в сон.

***

Он шел по длинному коридору, посматривая по сторонам и читая таблички на дверях, но разобрать написанное не удавалось, хоть он и старался. Видел отдельные буквы, даже складывал их в знакомые, понятные слова, а связать в единый смысл не мог. На миг растерялся: как же найти нужную дверь? Предмет поиска был неизвестен, он не ведал, что должно было быть написано на искомой двери. Это приводило в замешательство и придавало настойчивости. Он продвигался все быстрее и быстрее, и тут перед ним, прыгнув навстречу, возник торец коридора, в котором тоже имелась дверь. Александр небрежно толкнул ее плечом, и она отворилась. Только войдя в открывшуюся взору просторную комнату, почувствовал, как сильно намаялся в пути, как притомился, как рад, что тут можно отдохнуть.

Мебели в комнате не было, кроме стола посередине и нескольких стульев вокруг него. Еще один из стульев стоял справа в дальнем углу. За столом сидели ро­дители Ларисы и немыми жестами приглашали его присоединяться. Стул в углу не пусто­вал, там сидел мужчина, красивый, молодой, в котором Александр легко узнал Сергея, мужа Ларисы. «А где же сама хозяйка? — подумал Александр. — Пригласить пригласила, а встречать не выходит». В это время Сергей принялся что-то говорить, но его голос до пришедшего не долетал, он понимал его так, без слов.

Комната не имела окон, это показалось Александру странным, как и то, что в ней не было ни лампы, ни свечи, хотя вокруг разливался свет, море света — тугого, прозрачного, переливающегося. Стены, ограничивающие замкнутое пространство комнаты, наверное, имелись, но их скрывало клубящееся молочное марево, как и потолок. Пол тоже не просматривался за, казалось, живым туманом, что дышал, перемещаясь во все стороны. Но это все не имело значения.

Важным было то, что на столе красовались пироги, обыкновенные домашние пироги, испеченные в духовке, — с желтоватыми боками и запеченными верхами, мягкие на вид, горячие, потому что от них поднимался пар. Голод заявил о себе непреодолимо, как будто Александра накрыла мощная волна, не позволяющая дышать, увлекающая за собой в бездну. Избавиться от него можно было, лишь съев пироги. И он за них принялся.

Но вкус ощутить не успел — проснулся. Еще сжимал кулаки и бесполезно подносил их ко рту, когда понял, что это был сон.

***

Есть действительно хотелось. Голод — не тетка, — вспомнил банальное, объясняя сон. Ларисина мама — да, было такое — пекла отличные пироги. Несмотря на то что они прожили по соседству немногим менее двух лет, он успеть познакомиться с ее кулинарным талантом — она любила угощать его, так как самой есть печеное не позволяла боль­ная печень. А не печь она не могла.       

Соседа в купе не было, и, оглядевшись, Александр понял, что тот уже сошел с поезда. Замечательно! Сердце затолкалось в груди безотчетной радостью, и, затопив его теплом, протаяло в сознании приятным и — почему? — спасительным: Ясенева.

6

Она стояла на перроне — притягательная и… другая. Не то, чтобы ее узнать  было нельзя, но и чтобы узнать, требовалось знать, что она появится. Трудно было определить, что в ней изменилось. Чуть уменьшился рост. Или то увеличились поперечные размеры? — хотя нет, она была стройна, как и раньше. Светлое лицо почти побледнело, высокая прическа заменена старательно взбитой стрижкой. На ногах — туфли на низком подборе, по­крой одежды — чуть свободнее, чем всегда. Роскошная грудь теперь оттягивала вниз  ее плечи, отчего они казались уже, а талия — полнее. На всем облике лежала печать