Любовь Овсянникова
Приключения с Тосиком
Село — со смешным в прошлом названием Задокривовка — все воспринимало с безразличием, ибо даже его жители не считались с официозом и отдавали предпочтение исключительно прозвищам. Вот, например, спросите у любого из задокривовцев, где живет Игнат Быстряков, и в ответ услышите удивленное: «А кто это?». А вот если вы его назовете...
Впрочем, все по порядку. Дядя Игнат, дай Бог ему здоровьица, по сию пору разбирается в технике. Теперь-то к этому люди попривыкли, чужая техника им не в диковинку. А сразу после войны, когда домой воротились лишь немногие (да и то — кто кривой, кто хромой), он своими знаниями поражал многих и был первым мастером на селе. Оборудование завода, мельницы, сельскохозяйственная техника часто выходило со строя, и работы у дяди Игната хватало. Еще случалось, что его приглашали на различные производства в качестве эксперта по машинной части, чтобы подсказал, что и как, да присоветовал что-нибудь. Часто он и меня с собой брал.
Запустит, помню, дядя Игнат исследуемые механизмы и смотрит, как оно там в них крутится-вертится, наблюдает какое-то время — то присядет, то наклонится и что-то ковырнет пальцем, а потом сдвинет картуз на лоб, почешет затылок и скажет:
— Крепкий орешек, — те, кто его приглашал, с замиранием ждали окончательного заключения. —
Присутствующие облегченно вздыхали, ибо это процентов на девяносто решало дело. Кто знал моего дядю Игната мало, тот, случалось, спрашивал:
— А что же?
—
Атмосфера окончательно разряжалась, возникал смех, и дядя Игнат принимался за работу.
Так и получилось, что дядю Игната прозвали Орехом.
Но он в долгу не остался. Все остальные в селе прозвища пошли именно от него.
Например, жил на нашей улице старючий дедуган, лет ему было так много, что он и считать их забыл.
— Сколько вам лет, дедушка? — когда-то спросила я.
— Святый Бог один знает, дитя, — сказал он. — Много.
— А какое самое первое историческое событие вы помните? — допытывалась я.
— Помню, как у царя сын народился. Праздник большой тогда устроили, нешуточное дело — обзавелось государство законным наследником престола.
— Сколько же на то время вам было лет, помните?
— И правда, дочка! — обрадовался дед. — Как же я сам не сообразил? Семь мне было, мама говорила. Семь лет.
Таким образом мы определили дедов возраст и с тех пор стали приятелями.
Все зовут этого деда Гудыком. Я спросила у дяди Игната, откуда у старика это прозвище, а дядя только улыбнулся.
— Что, — я прищурила глаз, — без вас не обошлось?
— А я разве виноват? — почти стушевался мой собеседник. — Пойти спроси у деда, как дела. Увидишь, что он тебе ответит.
— Как дела, дедушка? — спросила я вечерком, когда мимо его двора гнала корову из череды.
— Гуд, как говаривали разные песиголовцы, — ответил дед.
— Ну и хорошо, — я невольно засмеялась, поняв, откуда произошло прозвище Гудык.
От дяди доставалось и женщинам, даже детям.
Вдоль межи со стороны нашей усадьбы была протоптана тропинка, ведущая из села в поля. По ней часто ходили люди, сокращая дорогу. Ну, тут же было рукой подать до нашего сада — только шагни влево. Смотрю как-то — бабушка одна стоит, наклонившись под нашей яблоней. Собирает падалки.
— Бабушка, они червивые, — говорю я ей. — Сорвите себе с веток хороших.
— Ничего, детка, это все — чуш — харч. Чуш, говорю, это все съедобное, — повторила она, и я обратила внимание на это ее привычное «чуш», шедшее от «чуешь».
Вечером я рассказала об этом дяде Игнату.
— А что за бабка падалки собирала? — уточнил он.
— Баба Настя.
— И что она тебе говорила?
— «Чуш, это харч» говорила.
Ну, вы уже догадались, да? Баба Настя вскоре стала Чушчихой.
Тетка Галина, что с книжного магазина, очень любила Аленку, свою единственную дочь, поэтому в разговоре с нею употребляла уменьшительные слова: «кроватка», «чашечка», «туфельки». И девочку к этому приучила.
Как-то приходит к дяде Игнату эта Аленка и просит:
— Одолжите сольки. Мама затеяла капусту квасить, а у нас закончилась.
— Чего-чего тебе надо? — переспросил он.
— Сольки.
Сейчас это уже зрелая женщина, даже бабушка, но старый и малый знает ее в селе как Сольку.
Да что там! Прозвища появлялись налету. Вот зовет дядя Игнат соседского примака:
— Артем, ты где?
— Да тут я, тут, — отзывается примак.
И все, уже возникло готовое прозвище — Тутрик.
Была у дяди Игната кума — тетка Клавдия, красивая, умная, с достатком. Но имела проблемы с судьбой — почему-то не держались возле нее мужчины. То один бросил ее с сыном, то другой ушел, оставив с дочкой. Засобиралась она замуж в третий раз.
— Ты уж не промахнись, — научал ее мой родственник. — Выбирай придирчиво.
— А я нового мужа к тебе на утверждение приведу.
Пришла пора и она, в самом деле, привела к куму претендента на руку и сердце, не шибко поражающего красотой, а рядом с нею так и вовсе никакого.
— Вот, дорогие мои, принимайте нового соседа себе.
— Проходите, проходите, — засуетилась тетя Мария, моя дядина. — Почему же только соседа, он нам кумом будет.
Новый муж Клавдии чинно встал, представился:
— Тося Рэпаный, — и, заметив вопросительный взгляд тети Марии, пояснил: — это у меня прозвище такое, шоферское.
На следующий день встретил дядя Игнат тетку Клавдию одну, без нового мужа.
— Клава, зачем тебе этот Тосик? Ты женщина интеллигентная, а он явный ханыга.
— С чего ты взял? — возмутилась влюбчивая кума.
— Люди говорят. Он же с первой женой неподалеку жил, знают его многие. Да я и сам вижу, мне говорить не надо.
— Да? — словно это для нее явилось новостью, крутнулась с боку на бок тетка Клавдия. — Я его перевоспитаю. — Это было время, когда только что начала тихо увядать слава Трофима Лысенко, создателя теории о «наследственной обучаемости». Клавдия верила в то, что говорила, потому что портрет народного академика висел у нее в горнице, украшенный украинским вышитым рушником. — Люди растения воспитывают, а я что же, мужа себе не воспитаю?
— Ну-ну... — только и ответил дядя Игнат.
Хлебнул мой дядя хлопот с этим кумом!
Судьба словно издевалась над теткой Клавдией. Любимый Тосик скоро запил, перестал вовремя
