Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

этому, – он был человеком скромным. Но, так или иначе, сомнения рассеялись.

Летом 1904 года он собрал книгу и после некоторых колебаний окрестил ее, повторив название, придуманное Валерием Брюсовым: «Стихи о Прекрасной Даме».

Рукопись быстро и безболезненно прошла через цензуру в Нижнем Новгороде (цензором там служил один из «аргонавтов» Э.К.Метнер) и вышла в свет в конце октября (помечена 1905 годом) в обложке, сделанной в «готическом стиле Василием Владимировым, тоже „аргонавтом“. В сборник вошло восемьдесят восемь стихотворений (из более семисот, написанных к тому времени), размещенных по трем разделам: „Неподвижность“, „Перекрестки“ и „Ущерб“.

Александр Блок – отцу (29 октября 1904 года): «Сегодня получил, наконец, свой первый сборник, который посылаю Вам. Пока не раскаиваюсь в его выходе, тем более что „Гриф“ приложил к нему большое старание и, по-моему, вкус. Мне хотелось „благородной скромности“, потому я старался избегать посвящений „знаменитостям“, если не считать учителя – Вал. Брюсова и нежного близкого друга – Андрея Белого. Что касается Вл.Соловьева, то он в эпиграфе слишком уместен. Быть может, я стольким обязан его стихам, что лучше было промолчать о „светлой дочери темного хаоса“ и не цитировать его… Но – того требует окружающий хаос и „литературная“ тупость».

Александр Львович откликнулся в своем духе и стиле – раздраженно, язвительно, с издевкой. Не только нашел стихи непонятными, но и обвинил автора в «рекламе и эротизме».

Блок ответил со сдержанной убежденностью: «Не выхваляя ни своих форм и ничего вообще, от меня исходящего, я могу с уверенностью сказать, что, плохо ли, хорошо ли, написал стихи о вечном и вполне несомненном, что рано или поздно должно быть воспринято всеми (не стихи, а эта вечная сущность)… Если бы я хоть раз встретился с критикой «по существу», я, разумеется, воспринял бы с благодарностью самые сильные нападки. К сожалению, такая критика была еще пока только устная – ив малом размере. Раскаиваться в том, что книга вышла, я не могу, хотя и славы не ожидаю».

Под критикой «по существу» он имел в виду сочувственные выступления С.Городецкого и А.Кондратьева в университетском «Кружке изящной словесности». Оба оратора настойчиво указывали на связь Прекрасной Дамы с соловьевской Вечной Подругой.

Вскоре появились и отклики в символистской прессе – коротенький отзыв Вячеслава Иванова (лично еще не знакомого с Блоком) в ноябрьской книжке «Весов» и пространная рецензия Зинаиды Гиппиус в декабрьской книжке «Нового пути». Отклики очень сдержанные.

Вячеслав Иванов, в сущности, ничего не сказал о книге, ограничившись витиеватой декламацией на тему Вечной Женственности и облеченным в изящную форму упреком молодому поэту в недостаточной взыскательности по части языка и ритмики.

Зинаида Гиппиус (укрывшаяся под литерой «X») со своей «религиозно-общественной» позиции осудила Блока в равнодушии к современности и в «безбожественности», нашла в его стихах «непонятность, которую и не хочется понимать», но в целом оценила книгу как «любопытную и все-таки отрадную».

Третьим отозвался молодой декадентский поэт Виктор Гофман (в январе 1905 года, в московском журнале «Искусство») – и тоже с оговорками и упреками: «намеренная вычурность», «нарочитая туманность», «бессмысленность образов», «нескладная случайность слов», выдаваемая за «свободный стих».

Как видим, даже «своя» пресса не расточала похвал. Блок отнесся к этому спокойно, если не равнодушно. Книга была для него уже пройденным этапом.

«Этот год с осени был особенный», – писал он Белому в декабре. То, что наполняло душу прежде, отошло в область благодарных воспоминаний, а о бесплодных попытках гальванизировать прошлое сказано жестко: кто-то «заставлял придумывать то, что было пережито раньше». Он хотел бы остановиться на промежуточной «станции», с которой «можно будет оглядеться на путь пройденный и предстоящий».

Душевная тревога, терзания двойственности, «двуличности», давшие о себе знать уже в «Стихах о Прекрасной Даме» и особенно в «Распутьях», теперь овладевают им с громадной силой.

Каждый душу разбил пополам
И поставил двойные законы…

И вместе с тем на него сильно повеяло просыпавшейся жизнью. В ноябре он начал писать поэму «Ее прибытие» (первоначальное заглавие: «Прибытие Прекрасной Дамы»). Поэма не удалась и осталась незавершенной. Но, как заметил потом Блок, она была характерна для своего времени и в замысле была посвящена возникшим было, а в дальнейшем несбывшимся «надеждам». Здесь отчетливо сказалось предчувствие больших событий.

Печальные люди, усталые люди,
Проснитесь, узнайте, что радость близка!
Туда, где моря запевают о чуде,
Туда направляется свет маяка!..

Смотрите, как ширятся полосы света,
Как радостен бег закипающих пен!
Как море ликует! Вы слышите – где-то —
За ночью, за бурей – взыванье сирен!

Таким – сомневающимся, ищущим, надеющимся, остро почувствовавшим концы и начала – встретил Блок 1905 год.

ДЫХАНИЕ СВОБОДЫ

1

Великая гроза надвинулась на Россию. Первый удар грома пришелся на 9 января. Для Блока, да и не для него одного, этот морозный воскресный день стоил многих годин.

В ту ночь нам судьбы диктовала
Восстанья страшная душа…

В фабричном районе, окружавшем Гренадерские казармы, уже давно в воздухе чувствовалась тревога.

Барка жизни встала
На большой мели.
Громкий крик рабочих
Слышен издали.
Песни и тревога
На пустой реке.
Входит кто-то сильный
В сером армяке…

Это было написано в декабре 1904 года.

Третьего января остановился Путиловский завод. За ним – Франко-русский, Невский судостроительный, Обуховский и Александровский, Спасская и Александро-Невская мануфактуры. За несколько дней стачка петербургских рабочих стала всеобщей. Бастовало свыше полутораста тысяч.

Из окон квартиры полковника Кублицкого можно было наблюдать, как вечером по пустынной улице идет человек, подойдет к фабрике, махнет рукой – и сразу погаснут окна во всех этажах громадного здания. На Блока это зрелище произвело сильное впечатление. Вообще, как свидетельствует его биограф, тетка Марья, он «пришел в возбужденное состояние и зорко присматривался к тому, что происходило вокруг». Волновался и ждал событий.

А они надвигались неудержимо. На сходках в отделах гапоновского «Собрания русских фабрично- заводских рабочих города С.-Петербурга» по вечерам, при тусклом свете фонарей, читали и разъясняли петицию, с которой решено было в ближайшее воскресенье всем народом пойти к царю – искать правды и защиты. Речь шла о вещах первой важности – о созыве Учредительного собрания, о восьмичасовом рабочем дне, о свободе личности, слова, союзов и стачек, о политической амнистии и прекращении войны.

Люди слушали стоя, сняв шапки – как в церкви. Матери подносили к Гапону малых детей – просили благословения. Лишь отдельные ораторы-большевики пытались рассеять патриархальные иллюзии, овладевшие людьми, еще верившими в добрую волю царя и церкви. Но к ним плохо прислушивались.

Охранка заверила власти, что манифестация будет носить мирный характер. Однако накануне назначенного дня на совещании министров было решено: шествия не допустить, рассеять его с применением воинской силы. Было приведено в боевую готовность до сорока тысяч пехоты, кавалерии и полицейских.

В ночь на 9 января Франца Феликсовича вызвали к командиру полка. Встревоженная Александра Андреевна оделась и вышла на улицу. Полк был уже построен. Готовили санитарные повозки. Александра Андреевна разбудила сына.

Рассветало. День выдался морозный и солнечный. На набережной Большой Невки, у мостов и переходов, стояли пехотные и кавалерийские посты. Отряд, которым командовал полковник Кублицкий, охранял Сампсониевский мост. Спешенные уланы грелись вокруг костров. Кучками собирались рабочие, пытались поговорить с солдатами по душам, – те хмуро отмалчивались. Запомнился один празднично одетый рабочий. Выйдя из дому, он истово покрестился на церковь, попробовал то тут, то там перейти