техническим новшествам. Инициативу взял на себя Валера. Он прицелился в консервную банку, поставленную на пень в десяти метрах. Игнат и Кузьма на всякий случай попрятались за толстые деревья. Виктор Оладышкин лег на землю и зажал ладонями уши.
Валера спустил курок. Выстрел был оглушительный. Дым окутал поляну. Банка из-под сгущенного молока стояла на прежнем месте, хотя патрон заряжали мелкой дробью.
— Это не оружие, — возмутился Валера. — Это пистолет кота Базилио.
Кузьма вышел из-за укрытия и весело рассмеялся.
Валера решил, однако, добиться своего. Ведь недаром он когда-то чуть-чуть не стал кандидатом в мастера по стрельбе лежа из мелкокалиберной винтовки. Он расстрелял десятка полтора патронов и выяснил, что если взять на метр ниже и на полметра влево или вправо, то одна из дробинок наверняка попадет в цель.
Так пистолет кота Базилио был принят на вооружение флота.
— Кажется, есть шанс убить медведя, — сказал Валера, тревожно вглядываясь в мрачную глухомань.
Игнат молчал. Он шел впереди, осторожно ставя ноги, потому что никакой тропы здесь не было, а в густой траве запросто можно споткнуться о камень, валежину или угодить в яму.
Чем дальше, тем мрачнее становилось вокруг. Парная духота затрудняла дыхание. Сжатая, как в компрессоре, тишина давила на плечи, останавливала кровь. И тем оглушительнее показался звук неожиданного выстрела. Он будто расколол небо, выпустив на свободу все громы и молнии.
Игнат вздрогнул, обернулся.
Из ствола пистолета кота Базилио шел сизый дымок.
— Нервишки сдали?
— Я… я нечаянно… — виновато пробормотал Валера.
— Может, обратно повернем, — Игнат, ухмыляясь, глянул на Валеру. — А то вот — посмотри…
Справа была вытоптана небольшая полянка. На ней темнела коричневая лепеха.
— Ну и что?
— А то… Хозяин шастал, как видишь. Можешь использовать свои шансы.
— Какие шансы?
— Те самые, о которых вначале говорил.
Валера смутился, перезарядил пистолет, застыл в нерешительности. Он только сейчас приметил, что трава и кустарники вокруг выглядят необычно, они словно смяты, переплетены чьей-то великаньей рукой. Нижние ветки деревьев обломлены, а на земле отчетливо видны огромные следы-вмятины с просочившейся в них водой.
— Ну и как? — спросил Игнат.
— Давай до скалы, — Валера взял пистолет на изготовку.
— Убери, в спину пальнешь.
— Что я — маленький!
До угрюмой, в крупных и глубоких расщелинах, скалы было метров семьдесят. Ручей остался где-то в стороне. Впереди — завал, который не обойдешь. Видно, прошел здесь когда-то полосой ураган, подмял под себя высокие, но слабые в корне деревья.
С полчаса ушло на преодоление этого неожиданного препятствия. Игнат взмок, проклиная в душе ту минуту, когда дал согласие на это безрассудное путешествие. Валера пыхтел, старался улыбаться, пробовал даже шутить, но шутки получались неуместные и совсем не веселые.
После завала первооткрывателям пришлось проскрестись по курумнику, перепрыгнуть через вымоину, прошлепать по мшистому хлюпающему болотцу, и тут все их старания были достойно вознаграждены.
Под скалой осколком неба голубел омут, метров двадцати в диаметре. Вода в нем была чистоты кристальной, но дно не просматривалось. Из омута вытекал ручей. В омут же никакой, даже маломальской струйки не впадало. Со всех сторон к нему сбегались узкие звериные тропы, усеянные крупными и мелкими, круглыми и продолговатыми катышками, свежими и высохшими «лепешками». Высоченные пихты, любуясь собой, гляделись в воду.
— Да-а, штукенция! — выдохнул Игнат.
Он порылся в карманах, достал моток лески, привязал к ее концу камушек, бросил в омут. Кругами пошла вода, до конца размоталась и натянулась струной леска. Дна камушек не достал, хотя лески было метров пятнадцать, не меньше.
— Вообще, если нырнуть, дно достать можно, — заявил Валера.
— Попробуй.
— Вода холодная. Был бы гусиный жир, намазаться — запросто!
Солнце зашло за вершину скалы, омут потемнел, и была в нем теперь, казалось, не вода, а солярка. Только ручей на выходе по-прежнему серебрился, высвечивая каменистое, веками промытое дно.
Позади что-то хрустнуло. Валера резко обернулся и пальнул не глядя. Со старой пихты посыпалась хвоя. И тотчас по тайге разнесся крик:
— Эй! Что делаш? Не надо стреляй. Это я, Шалтреков!
Игнат чертыхнулся и, не разбирая дороги, двинулся на крик.
Валера стоял с опущенным пистолетом и помертвевшим лицом. Ноги его приросли к земле.
Шалтреков вышел откуда-то со стороны, живой и невредимый. Он не был напуган, нет. Он неодобрительно покачал головой и, размахивая руками, старался втемяшить и Валерину голову прописные таежные истины:
— Зачем стреляй надо? Тайга нельзя зря стреляй. Зверь ходит, охотник ходит. Оба неслышно ходит. Ранишь мошно. Охотник ранишь — беда маленький, медведь ранишь — ба-алшой беда. Охотник рана заживал, медведь догонять будет, грызть-ломать будет, домой не придешь — жена, дети плакать будет. Нельзя тайге зря стреляй. Боишься — воздух стреляй, тайга не стреляй…
— Говорил я ему, олуху, — проворчал Игнат.
Шалтреков, высказавшись, отошел и приветливо, словно ничего не произошло, заулыбался.
— Это медвеший омут есть. Здесь мишка много. Туда-сюда ходит, кушат много, потом вода много пьет. Я капкан ставил. Я вчера капкан ставил шел. Матвей остановил, гости звал. Хороший обед был, правда скаши… Очень вкусный обед был. Мишка помам — еще вкусный обед сделай. Ко мне гости тогда ходи.
— Спасибо, — сказал Игнат.
Шалтреков рассмеялся:
— Все спасибо зря говори. Матвей вчера тоше спасибо зря говори. Гости придешь, мишка есть — тогда спасибо скажи.
Назад они возвращались уже не через бурелом, а по довольно ходкой тропе, на которую их вывел Шалтреков. Оконфуженный Валера за всю дорогу не произнес ни слова, а придя в лагерь, сразу же отдал пистолет кота Базилио адмиралу, сказав при этом:
— Спрячь. В тайге эта штука ни к чему.
Глава двенадцатая, в которой автор пытается рассуждать о высоких материях
И все-таки нет ничего прекраснее, чудеснее, волшебнее вечернего костра. Мы делаем его сразу после ужина, лишь только на темнеющем небосклоне зажжется первая звездочка. На горячие угли кладем два толстых сухих бревна боками друг к другу. Сверху — третье. Такой костер называется нодья. Горит он спокойно, светло и долго. Когда бревна посередке перегорят, их стоит лишь сдвинуть обгоревшими концами.
Огонь рождает причудливое радужное пламя. По холодным концам бревен ползают муравьи. Они добираются почти до самого пламени, становятся в удивлении на задние лапки, шевелят усиками и, постояв так секунду-две, в страхе поворачивают обратно, спеша рассказать в своем муравейнике о
