Психиатр

концов, не ангел, а глава Республики, сам не одну сотню душ так или иначе списал…

— Совершенно верно, — лежавший на кровати даже улыбнулся уголками губ потолку. — Жаль парней, но взявший в руки меч — или топор, не суть — берет в руки и смерть от меча.

— Девушка, — тихо и как-то серо произнес стоявший, как свинцовую плашку уронил.

— Какая девушка? — удивленно наморщил лоб лежавший.

Вместо ответа стоявший соскреб со стола несколько снимков, и не глядя швырнул их на окутывавший грудь человека в постели гипсогель. Тот поднял их к глазам неловким движением и переменился в лице.

— Ох, черт…

— Хотите сказать, не знали?

— Да откуда?! Зачистка отработанных кадров в ротах, высадка десанта, переговоры с ночными — у меня ж одна голова, а не десять! Я послал туда парней и успокоился… так он, он что, решил, что это — я?!

— А что ему было решать, Вы ж ему сами внушали, что Вы тут главное пугало — уж не знаю, как это называется у вас в психиатрии…

— Не уследил… — простонал, говоря больше с собою, лежавший. — За горбуном не уследииил, дурраааак… Я ж не думал…

— А кто должен был думать?! — уже в голос заорал стоявший, делаясь страшен. — Пациент за врача думать должен?!

Он схватил со стола пульт, и, будто шпагой, ткнул им в белую стену. Немедленно на стене проступило огромное, от потолка до пола, лицо, наполовину затянутое вязью чудовищных шрамов. Губы кривились, а из единственного желтого глаза глядела даже не ненависть — просто смерть.

— В нашем деле, — хрипло произнесло это лицо, обнажая щербатые бурые зубы, произнесло на том языке, на котором задал свой первый вопрос в этой комнате лежавший, — друзей наполовину не бывает. Друг наполовину — это всегда наполовину враг. У тебя лоб в кр…

Большой палец стоявшего судорожно дернулся, жуткое лицо сошлось в линию и растворилось в белизне стены. Пульт с грохотом полетел на стол.

— Антон не понял, что ему только что не открытым текстом войну объявили. Антон нездоров был, у Антона кризис стимулировали! — в тихом голосе стоявшего было больше напряжения, чем в самом громком крике. — А ты, ты куда смотрел, психиатр, министр, епископ?! И не надо мне тут, что ты был занят! Взялся за делом за больным смотреть — так смотри! Не можешь — нечего браться было!

В комнате снова повисло молчание.

— А я так радовался, когда он с нею сошелся… — тихо проговорил лежавший. — Надеялся, легче будет… ну и убедился, что хоть тут у него все в порядке, а то после всех этих историй с дамами…

Оба снова замолкли. Потом Александр Васильевич опустошенно опустился в кресло, шумно вздохнул и с какой-то старушечьей желчностью произнес:

— Свою-то загодя наверх пристроил…

— Да! — встрепенулся лежавший, открывая глаза и поднимая голову. — Как она?!

— Лучше всех, — махнул рукою Александр Васильевич. — Уж лучше нас определенно. Кто-то проговорился, что Вас сюда привезли — толчется у дверей, как лиса у сметаны.

— Так зовите!

Сидевший в кресле заглянул в лицо собеседника, безуспешно ища там следы недавних сожалений. Не найдя, снова махнул рукою и поднялся.

— Сейчас позову. Вы это, Ваше преосвященство… не слишком буйствуйте все же. Помните, что я говорил — Вам еще сутки поправляться.

— Да-да, безусловно… — выразительнее тона, которым лежавший произнес эти слова, мог быть только тычок в спину посетителю. Александр Васильевич опять вздохнул, повернулся и пошел к двери. Не дойдя двух шагов, внезапно остановился, и произнес, не оборачиваясь.

— И вот еще что, уважаемый министр охраны бывшей короны. Я сейчас отбываю, дела Республики не ждут, и так уж засиделся. Не знаю, выдастся ли еще случай, скажу сейчас. Я не Горбатый, предупреждаю ясно и недвусмысленно. Если меня самого после этой истории не погонят из профессии поганой метлою — хотя следовало бы, конечно, да… так вот если не погонят — я сделаю все, чтобы Вас в Институте больше не было. Абсолютно все. Вам там не место. Вы потрясающе эффективный резидент, но человек страшный. А психиатр, уж извините, никакой. Поищите себе другое поле приложения Ваших несомненных талантов, я не знаю — Комкон, Галбез… Но в Институте вам не быть. Вы поняли меня, надеюсь?

— Конечно, Александр Васильевич. Вы были предельно ясны. До свидания.

— Поправляйтесь, Рудольф.