поломками оружия, о каких-либо улучшениях не приходилось и мечтать. Убедить де Монтевилля выделить сумму на перевооружение из полковой кассы не представлялось возможным, даже при той невероятной гипотезе, что в кассе что-то бы нашлось. В Дижоне, честно говоря, у меня не было и досуга заниматься мушкетами, а вот на Рейне перспектива оказаться перед наступающим врагом во главе плохо вооруженных солдат заставила вспомнить прежние занятия. Мы с Жаком разместились в хозяйственной пристройке у сельского кузнеца (дом занимали более высокие чины) и в свободное от службы время занялись переделкой фитильного оружия в кремневое, пока только в пределах одной роты, потому что тратить остатки денег от продажи книг на чужие мушкеты не хотелось — все делалось на мои скудные средства. Я выбрал нескольких солдат с хорошими руками и обучил работе по металлу. Столкновение с Шатле происходило в середине этих занятий, и то, что негодяй отвлекал от важного дела, удвоило мою ярость. После его устранения служба пошла гладко, я смог больше времени проводить в кузнице и месяца в полтора окончил запланированное. Не считая своего труда, вышло раз в десять дешевле, чем полная замена мушкетов, и раза в три-четыре, чем стоила бы переделка замков в любой мастерской. Когда тратишь собственные деньги, это очень изощряет экономическую изобретательность. Теперь я собирался приступить к багинетам и уже сделал несколько пробных образцов, но, пока мы с солдатами обсуждали и испытывали их, появился мой капитан и всё запретил. Оказывается, лет десять назад багинет со втулкой показывали Его Величеству, и Людовику не понравилось. Не переживай, сынок, — утешал меня Ришар, — королю виднее, что хорошо и что плохо. В его глазах авторитет монарха был абсолютным: капитан провел на королевской службе всю жизнь, начиная лет с пятнадцати, а было ему далеко за сорок. Происходя из простолюдинов, он философски относился к воинской славе и мечтал о покое, но содержал на свое жалованье двух взрослых дочерей и выйти в отставку до победного завершения кампании по выдаче их замуж никак не мог.
Пришлось мне умерить свои планы. Правда, не прошло и года, как король переменил мнение и войска получили багинеты с кольцевой втулкой (к сожалению, 'папаша Огюст', как называли Ришара солдаты, этого уже не увидел, получив пулю в живот от тирольских егерей). Однако и без багинетов ротные учения радовали взгляд: солдаты дружно выполняли ружейные артикулы и клацали одинаковыми курками, я старался привить им ту экономную точность движений, которая сама собой появилась у меня после тысяч выстрелов во время прежних опытов. Ко мне потянулись капитаны других рот, предлагая точно так же на личные средства офицеров усовершенствовать оружие. Я успел кое-что сделать и обдумывал расширение мастерской, устроенной в сельской кузнице, когда этому промыслу пришел конец. Можно сказать, счастливый конец, потому что в начале осени на сторону короля Франции склонился обладающий хорошей армией Максимилиан, электор Баварский, его меч перетянул весы судьбы, и командующий нами генерал Виллар скомандовал наступление. 'Благородный фанфарон Виллар' — аттестовал его через полвека Вольтер. Да, было фанфаронство, вообще все в нем было немножко чересчур, как у театрального актера в роли героя. Но актер оказался талантливый, а пули, между прочим, летали вокруг него настоящие. Виллар так старательно строил из себя героя, что, наконец, выстроил. Войска с радостью шли за ним в огонь и воду.
Именно эти препятствия, только в обратном порядке, лежали перед нами: сначала воды Рейна, потом огонь имперских войск под командованием маркграфа Баденского, занявших сильную и хорошо укрепленную позицию на высотах у Фридлингена, штурмовать которую в лоб было бы чистым безумием. В четырех лье ниже по течению еще одна переправа прикрывалась небольшой крепостью Нойбург, обороняемой со стороны противника четырьмя сотнями швейцарских наемников. Наши гренадеры взяли укрепление в истинно французском стиле: часть из них отвлекла обороняющихся, другие подняли на плечах мальчишку-кадета, тот молниеносно закрепил на стене веревки, и пока храбрые, но туповатые швейцарцы спохватились, французы уже ворвались в крепость. Маркграф оказался под угрозой обхода его правого фланга и вынужденно переменил позицию, позволив нам атаковать с надеждой на успех. Прежде я участвовал в правильной осаде, и там смысл каждого маневра был понятен; теперь же, в центре полевого сражения, на покрытых лесами и виноградниками холмах, впечатление полного хаоса не оставляло меня. Страха не было: думать приходилось не об опасности, а о том, чтобы не растерять людей, пробираясь с ними через заросли, выбравшись же на открытое пространство, строить каре, не разбирая рот и полков, для отпора вражеской кавалерии, которая так до нас и не доскакала. Будучи послан полковником собирать отставших в лесу солдат, я пропустил самое интересное — перестрелку на близкой дистанции с вражеской пехотой, которую мы выиграли, судя по тому, что остались на месте, когда враг отступил, а возможно, и проиграли, если считать по нашим потерям. В полку недосчитались нижних чинов более четверти, а офицеров чуть не половину. Часть товарищей вернулась после излечения — к моему сожалению, среди них не было Даниэля. Я слышал, что ему ампутировали ногу, но так и не узнал, выжил он или нет.
На следующее утро крепость Фридлинген, именуемая также Штерншанце, сдалась на дискрецию, что окончательно подтвердило нашу победу. Маркграф, однако, отступил недалеко и по-прежнему препятствовал нам соединиться с Максимилианом Баварским. Он даже пытался вернуть Нойбург, но не преуспел. Несколько недель обе армии осторожно маневрировали в долине Рейна, пока Виллар не переправился обратно на левый берег у Страсбурга, чтобы через долину Саара пройти в Лотарингию и там поставить войска на зимние квартиры.
Сразу по окончании кампании я попросил у полковника отпуск, но де Монтевилль почему-то медлил с решением. Мое нетерпение достигло предела, когда он через несколько дней после Рождества вызвал меня и поздравил с производством. Все обстоятельства сошлись наилучшим образом: военное министерство подтвердило службу в артиллерии, оружейные старания были оценены, некомплект офицеров после тяжелых потерь тоже сыграл на руку, — и вот он, патент на лейтенантский чин, которого в другое время пришлось бы дожидаться долгие годы! Искренне поблагодарив полковника и должным образом отметив событие с товарищами, в предвкушении, как обрадуется Жюли, мчался новоявленный лейтенант в почтовой карете по Дижонской дороге. Страшное разочарование ожидало меня: хозяйка квартиры сообщила, что моя возлюбленная еще летом уехала в Париж к родственникам. Не задержавшись ни часу, я помчался в столицу, строя догадки и ругая себя за то, что покинул на долгие месяцы это юное создание, всегда готовое праздновать и веселиться, но в одиночестве начинающее скучать уже через пять минут. Разбуженная посреди ночи парижская трактирщица, приходившаяся Жюли то ли двоюродной, то ли троюродной теткой, долго ругалась и грозилась вызвать городскую стражу, я хватался то за шпагу, то за кошелек, наконец мадам сменила гнев на милость, позволила всучить себе луидор, вздохнула и сказала:
— Не стоит она тебя, вертихвостка. Месяца три, как с драгуном в Марсель уехала.
Я замер, как громом пораженный. Сначала рванулся ехать в Марсель, но почувствовав, что это бесполезно, начал топить горе в вине, то строя планы мести неверной, то собираясь свести счеты с жизнью. Наконец, разум начал брать верх. Глупо выбирать греховную и постыдную смерть от собственной руки во время кровопролитной войны, когда есть возможность погибнуть с честью. Меня охватило безумное, свирепое желание 'показать им всем' — в понятии «всех» причудливым образом соединились и Жюли, и де Бриенн, и Штайнер, и советник Рише, и даже Вобан со всей своей прислугой, и множество людей, которые меня знают, и те, что не знают — чтобы они удивлялись моим подвигам и плакали о моей геройской смерти. Даже когда я окончательно протрезвел и вернулся в полк, дочиста прокутив полугодовое жалованье — это желание не ослабло, а только созрело, превратившись из пьяного безумия в спокойную твердую решимость. Я решил найти смерть в бою, еще не зная солдатского поверья, что смерть бежит от того, кто ее ищет.
Не в пример прежнему, кампания началась очень рано. Еще с конца февраля Виллар, произведенный в маршалы за прошлогоднюю победу, начал скрытно продвигать войска к Рейну, в начале марта переправился, захватил противолежащие Страсбургу укрепления и двинулся в Баварию на соединение с Максимилианом. Двухмесячный марш по имперской земле, сопровождаемый противником в почтительном отдалении, предоставлял много случаев для моих причуд. Доблесть пехотного офицера регулярных войск заключается в дисциплине, стойкости и полном отсутствии фантазии, я же, в силу своих представлений о геройстве, уподоблялся скорее какому-нибудь казаку из самых диких. Подобрав себе солдат, ранее бывших контрабандистами, браконьерами или просто разбойниками и неизменно вызываясь с ними за топливом, фуражом или провиантом, я пользовался этими благовидными предлогами, чтобы «поохотиться», стараясь по возможности не грабить мирных жителей, а нападать на посты имперцев или на таких же, как мы, вражеских фуражиров. Не жалея собственной жизни, не щадил и других, обращаясь со своими и чужими
