одному сидеть нельзя. Просьба немедленно уйти оттуда, так как мы сейчас не можем вас прикрыть. Машина уже ждет снаружи».
Мы с Сашенькой, привыкшей лишнего не спрашивать, что-то проглотили наспех и переехали в мой номер — где к ее одиннадцатичасью успели утомиться донельзя. Она вызвала такси, узнававшее ее по голосу, я ее проводил — и рухнул спать.
Но скоро меня поднимает, как сонного сома из ила, телефон — звонит Серега из ресторана, где традиционно завершался спорт нашей братвы: «Васильевич, есть проблема, можешь сейчас подойти?» А наша выборная нива сравнима с минным полем: каждый миг только и ждешь каких-нибудь нечаянных подрывов — и я ему: «Иду». Мигом оделся и донесся до пустого всю неделю, но по выходным с аншлагом пляшущего до 4-х утра кабака. Серега, Юра, Славик и другие там уже приняли расслабленные позы, я — к Сереге: «Ну, в чем дело?» — «Вопрос очень серьезный». — «Ну же!» — «Пиво будешь?» — «А дальше?» — «Это все».
Все слегка похохотали; я хотел сразу уйти спать дальше, но ощутил впрямь приступ жажды после своего субботника — и попросил у тут же явившейся официантки бутылку пива. Она его мне принесла, я жажду утолил и только хотел спросить что-то у Сереги насчет завтра, как эта же судьба всунула свою палку в колеса моего ухода.
А именно — не успел я раскрыть рта, к Сереге подошла хмельная дама и позвала его на танец. Под поощрительные взгляды спорт-партнеров, чьи жены отдыхали по субботам тут же, но за разными столами, что не давало им самим развеселиться, Серега ушел танцевать.
И я, вовсе засыпая, несмотря на грохотавшую до стенопотрясения, по нынешней кабацкой моде, музыку, остался до его возврата с танца. Но тут вмешалась вновь судьба: к Сереге подгребает молодой гуляка и заводит с ним разговор, сквозь грохот музыки не слышный — но понятный по губам: «Какого хрена ты танцуешь с моей телкой?» — «Извините, уважаемый, она сама меня позвала». — «Я тебя не об этом спрашиваю. Какого хрена ты танцуешь с моей телкой?» — «Я же вам сказала, она сама…» — «Я тебя не об этом спрашиваю», — и опять про белого бычка, очень желающего, очевидно, пободаться.
Юра встал, подошел к косому парню, что-то гаркнул ему в ухо, тот шатко отступил, и Серега продолжил танец с дамой, тоже желавшей, видимо, этой корриды с шатким бодуном. Тот снова подошел: «Какого хрена ты тут с моей телкой?» Тогда Серега попросту ее оставил и пошел на свое место, но тупой бычок поплелся следом и уже над нашим столиком задал ему тот же вопрос. Тогда миролюбивый Юра снова встал: «Пошли, я тебе все объясню». Он на два пальца, указательный и средний, намотал галстук бычка и повел его таким манером к выходу.
Это невольно согнало с меня весь сон, мне стало интересно, как здесь происходят эти объяснения, и я пошел за ними посмотреть. На улице Юра установил настырного бычка перед собой и точно так же, как по волейбольному мячу, ладонью шлепнул его по лбу. Тот отлетел метров на десять и воткнулся головой в сугроб. После чего вскочил с излучившей свет прозрения физиономией: «Ну я все понял!» — рванул в гардероб, схватил свое пальто и шапку, с чем и был таков.
По возвращению к столу мне кто-то подставил рюмку с водкой, я ее выпил — и раздумал вовсе уходить. Ибо при более внимательном обзоре разглядел здесь много весьма симпатичных славгородок, и бес, сидевший в рюмке, переплыл ко мне в ребро.
Причем из всех красавиц очень скоро все мое внимание замкнула на себе одна, плясавшая с большой ловкостью и выразительностью ее легкой на изгиб фигуры. В отличие от прочих, танцевавших абы как, от нечего сказать друг другу — да и невозможности того под такой гром, ее танец сам был родом речи, столь же понятной, как по губам бузливого бычка. Сидела она за столом с еще тремя девицами; похоже было, они отмечали что-то; ей подтанцовывать пытались многие, но быстро отступали из-за невозможности войти в ее запальный ритм.
Из меня танцор был еще хуже, чем баскетболист, поэтому и после второй рюмки я даже не мечтал напасть на привлекавшую меня все больше танцовщицу. Но тяга хоть поближе подобраться к ней толкнула меня пригласить на танец даму из-за ближнего к нам стола. Потом я перемялся еще с парой дам — но поверх их голов только и видел ту плясунью. А между тем наша братва, которой развернуться тут не позволяли уже названные жены, все свое внимание теперь переключила на меня: каков я конь на этой борозде. Это, плюс еще пара судьбоносных рюмок, раздразнило мой охотничий азарт, и при первой же паузе в музыке я с внутренней отмашкой «А, была не была!» пошел на захват цели.
Не зная, что можно сказать за полминуты между танцами, я ей сказал всю правду: что восхищен ее танц-классом и проклинаю себя за полную негодность в этом деле. Понял, что истребил жизнь не на то: умею только вешать лапшу на уши — и то в медленном танце. Тут как раз грянул первый аккорд новой музыки, сквозь который она мне прокричала: «Вот медленный танец!» Я ее обнял — и мы этих объятий уже не разнимали с ней весь следующий месяц.
Я все же нашел заход к ее ушку и в подкрепление своей саморекламы стал что-то безостановочно ей говорить. И говорил до самого закрытия ресторана, еще успев под его адский грохот записать на свой мобильник ее телефон. Рука спешила и не попадала в буквы, и этот телефон остался в мобильной памяти под непроизносимым именем «Йн». Но я потом и переписывать его не стал — в память о нашей первой встрече на волне стихийно слившей нас судьбы.
Когда рев музыки здесь стих, друзья меня поздравили с успехом — и предложили перебраться в круглосуточную «Катастрофу», куда за этот день я угодил уже во второй раз. Там, прямо при входе, случилась еще показательная сценка. Когда мы — я, Наташка, Серега и еще кто-то из команды во главе со Славиком — вошли во вражескую крепость, там у раздевалки шла большая групповая драка. Славик тут же подошел к явно гашеным пацанам, остервеневшим от уже успевшей брызнуть крови: «А ну драться на улицу, тут люди отдохнуть пришли!» И мордобойцы, а их было около шести, сейчас же высыпали за дверь всем скопом — видно, имея за душой какой-то веский повод не перечить нашему проводнику.
В этом лихом притоне мы еще натанцевались, наигрались на бильярде; я все что-то плел все больше нравившейся мне Наташке, и посреди какой-то особо вдохновенной моей фразы она мне говорит: «Можешь на минуту закрыть рот?» — «Что, так наскучил?» — «Нет. Так хочется поцеловать».
13. Аты-баты — шли дебаты
Ушли оттуда мы уже к семи утра, я проводил Наташку до ее дома на той же главной улице Ленина, где была и гостиница, и «Катастрофа», и наш новый штаб. Ей надо было купить, как она называла, корм для ребенка и слегка выспаться; мне тоже; после чего мы сговорились сходить вместе пообедать.
Поспав, я набрал этот «Йн», мы встретились уже при свете дня, нисколько не разбившем чары ночи, пообедали в ресторане и пошли — а верней чуть не вприпрыжку побежали ко мне пить кофе. И после этого фирменного славгородского напитка проговорили, сидя друг против дружки в самых откровенных видах, до глубокой ночи.
Наташка мне рассказывала о себе, я о себе наоборот молчал — в силу своего конспиративного обета, чем страшно разжигал и даже ранил ее женское любопытство. Вплоть до того, что на второй или третий день нашей любви, когда мы ужинали снова в ресторане и вышли в холл покурить, она велела мне забыть о всяком кофе, покуда не откроюсь, кто я есть. И я тогда сказал, что просто собираю здесь фольклор, а скрытничал лишь для придачи себе соблазнительной для женщин тайны. Как раз в эту минуту возник Леша, я встал с ним поздороваться, и он, не взяв в толк, что я не один, отпустил такую фразу: «Я все проверил, вокруг чисто, обстановка под прицелом, охрана начеку». Услышав это, Наташка так рот и разинула, а когда Леша вышел, чуть меня не растерзала, требуя признания — но до поры я все-таки молчал как партизан.
Ее же биография была сродни подвигу разведчицы в тылу врага — но нашим героиням за подобное сейчас звезд не дают. В 17 лет, в ту страшную годину, когда наши реформаторы насытили прилавки вырванным из уст народа кормом, она родила сына. Первый муж, ее ровесник, впав в ужас от открывшейся перспективы — а верней закрывшейся с закрытием местных заводов и полей, тут же дал деру. Так у нас в трудную годину принято среди мужчин.
Красивой Наташке повезло скоро выйти замуж второй раз — но хлебнув смолоду всех ужасов родной
