соображает, слава Богу не дурак; и уж они с редактором газеты смогут без чужих подсказок заверстать статью.
Но на следующий вечер в наш штаб влетает Сергеич: статья в текущий номер «Вестей» не вошла. А во всякой выборной кампании главный диктатор — время. День упустил — и можешь все продуть, так как калейдоскоп меняется стремительно: к примеру, чужой кандидат зарегистрировался официально — и его уже, помимо как от лица другого кандидата, крыть нельзя.
Мы — к Ходикову за ответом, а он у него уже готов давно! И не уставая повторять, какое счастье для него работать с мастерами из самой Москвы, он сообщает, что все же как-то ухитрясь на пару с Фицем утерять дискету, отправил набирать статью по новой. А это, вместе с корректурой, займет время как раз до закрытия типографии — но он поставит обязательно статью в следующий номер, через пару дней. Мы ему тут же дали дубль-дискету, взялись уговорить сами типографию — но он, окутывая нас своим елеем, выдал 22 железные причины, почему и это не пройдет.
И стало ясно, что его не прошибить ничем, поскольку они с Фицем уже успешно оправдались перед главой за срыв — наверняка свалив его на нас, которых видели в гробу. Мы нынче тут, а завтра там — а им еще тут жить и жить, и надо изловчиться изогнуться так, чтобы при любом исходе выборов не потерять свой мелкий — но отнюдь не для такого городка — шесток.
И дальше все сыгралось как по нотам: во вторник статья не вышла, в среду Гельмель зарегистрировался, и в четверг ее уже нельзя было печатать по закону — о чем сам Ходиков пролил больше всех слез. Зато всю комбинацию он разыграл гроссмейстерски в пользу себя: победит наш глава, он ему напомнит, как лез из кожи для его победы. Победит враг — расскажет, как в тылу врага, рискуя мало службой, головой, сорвал попытку распечатать нашу гнусную статью.
Но с моей первой сказкой Ходиков дал маху: и на такую ушлую старуху есть проруха! Он прочел ее при нас, пропел мне дифирамб — но по его елейным глазкам я прочел, что она его не впечатлила вовсе. И, видимо, сочтя, что сивый бред каких-то москвичей насчет каких-то мышек сильно не заденет никого, он эту сказку напечатал. Я же и вовсе не мог знать, насколько она отзовется среди местных — но на всякий случай стал работать над второй.
Проходит время, за которое я смог разведать много нового и интересного, попутно дописав вторую сказку про куриного жреца «Влюбленный лис» — и отдал ее тоже Ходикову. Он с тем же величайшим одобрением ее прочел, пообещав забить в такой-то номер. Тот номер вышел — а сказочки моей в нем нет. Пошли обратно разбираться, и этот лис нам: «Я — всей душой был за, дал Фицу, он — главе, но вы уж извините, но сложилось мнение, что ваши сказки нашим людям непонятны. Конечно, в вашей прессе им бы не было цены, но наши читатели от ваших аллегорий не в восторге. Даже, вы только их простите, написали о вашей первой сказке, что неинтересная, и просили больше таких не печатать».
Такого, чтоб читатели писали о неинтересных публикациях в газете, я еще в жизни не встречал. Но, может быть, еще подумал, тут такая уж взыскательная публика — хотя вся ходиковская газета, даже минус моя сказка, интересностью нисколько не блистала.
Но ларчик затем открылся просто. После того, как вышел и мой «Лис», оказалось, что обе сказки поимели в городе невиданный успех. А письма против были от врагов — потом их напечатали в «Соседях» действительно с 56-ю подписями входивших в ту команду подписантов. И до конца кампании все их СМИ надрывались страшно лестным для меня вытьем: как смел поганый сказочник нас приравнять к мышам и курам! Скажем ему дружное «нет!» Погоним вон из города!
Больше того, сам этот жанр стал популярным до того, что самой страшной среди местных стала угроза сочинить про кого-то сказку. У нашего, не приведи Бог с ним схлестнуться, Юры, при его 120-и кило, был задушевный кореш Славик, с которым я потом сдружился тоже. Славен же он был здесь как какой-то исключительный боец, хотя перед могучим Юрой выглядел не больно мощно.
Но этот фокус я и раньше видел, когда в юности ходил в бильярдную Парка Горького. Там был отъемщиком подобный Славику поджарый Вова Борода, владевший лишь одним ударом — в рог — перед которым не годились никакие ни боксеры, ни дзюдоисты; легендарный тип. И вот у Юры возник какой-то конфликт в избиркоме, прибыл гонец оттуда и доносит: обматеренный Юрой секретарь обижен страшно — да и хрен с ним. Сказал, что забракует половину подписей — и пусть бракует. Обещал подать в суд — и пусть подает. А еще сказал, напишет сказку про жабу. Тут благодушный Юра весь меняется в лице: «Что, сказку? Про меня? Славик, поехали!»
На Ходикова за распечатку первой сказки потом тоже со страшной, но никак не милой ему силой обрушились все СМИ «Траста». И он наверняка не одну ночь ворочался в кровати, проклиная себя за допущенную им проруху.
6. Тень Кайзера
Есть правило провинциальных городов, а в малых городках, где все всех знают, это вообще закон: все тайное там рано или поздно делается явным. Ибо охота, говоря оперативным языком, «распрячься» у людей подчас даже сильней страха неволи. Этим с успехом пользуются толковые, умеющие слушать следаки; сродни тому и дело журналиста. Если в тебе есть искреннее любопытство, без чего и заниматься этим делом скучно, сумей явить его собеседнику — и он откроется тебе навстречу, только успевай дальше строчить в блокнот.
И я, намучившись с молчками местных витязей в мышиной шкуре, кивавших на страшившую их судьбу Кайзера, решил зайти с обратного конца и встретиться с его вдовой. Позвонил ей с такой речью: «Я журналист из Москвы, хотел бы, если можно, побеседовать на скорбную для вас тему». — «Для чего?» — «Если мы встретимся, я постараюсь объяснить».
Мы встретились, я ей чистосердечно объяснил свою задачу и сказал: если готовы помочь, помогите; если нет — я тут же с превеликим извинением уйду. Она, похоже, потеряв вместе с мужем и весь личный страх, тем паче ее дети уже здесь не жили, согласилась рассказать мне все, что знает. И вот какой сюжет в итоге всплыл.
19 апреля 1997 года было собрание акционеров Славгородского мясокомбината, на котором его главу Генриха Кайзера ломали всячески ввести в совет директоров людей из «Траста».
Он еле смог отбиться и пришел домой страшно усталый. В одноэтажном доме с небольшим участком его ждал друг из Барнаула; попарились с ним в своей баньке и сели на веранде пить чай. Жена и трое детей Кайзера оставили наедине друзей, которым было о чем поговорить: еще никто здесь не вступал в такую схватку с «Трастом». А Кайзер накануне выпустил огромную подпольную листовку, где собрал все документы против фирмы, хотевшей съесть мясокомбинат — одно из последних успешных предприятий города. Выпускать ее пришлось потому, что при Гельмеле уже все местные инстанции, включая СМИ, легли под «Траст», а он — ничей не кум, не сват, а просто педантичный честный немец — нет…
Кайзер вышел на кухню за чайником — и в этот миг все его трудное душевное геройство было оборвано проще простого: пулей в 9 грамм бездушного свинца. Убийца ждал его под окном и выстрелил из темноты через стекло по хорошо освещенной цели.
Но эта маленькая пуля произвела в городе большое потрясение. Прежде всего потому что все, за исключением милиции и прокуратуры, знали наверняка, кому было нужно убийство Кайзера. На его похороны пришел чуть не весь город — не было только Гельмеля. Жену Кайзера, которая после его убийства пролежала месяц в больнице, в милиции спросили: «А много ли любовниц было у вашего мужа? Может, его и подвела одна из них?»
Спросить такое у жены добропорядочного немца — все равно что плюнуть ей в лицо, а при ее горе — что-то вообще за всякой гранью. Галина Кайзер выскочила из отдела — что, видимо, и было надо ведшим следствие. Больше они ее не вызывали никогда, дело сдали в архив «за отсутствием подозреваемых». А мясокомбинат из процветающего скоро стал банкротом. Из него высосали все, что было можно, а пустой корпус выбросили, как выеденную скорлупу.
Но стреляя в Кайзера, его убийцы метили гораздо дальше. К приходу к власти Гельмеля Славгородским пивзаводом руководила Нина Ивановна Черепова — вторая местная храбрячка, согласившаяся на разговор со мной. Сильный экономист с огромным стажем, она на момент нашей встречи
