Сатанинские стихи

март 2008 года

I. АНГЕЛ ДЖАБРАИЛ

1

— Чтобы вам родиться вновь, — пел Джабраил Фаришта^{3}, кувыркаясь в небесах, — прежде надо умереть. Хо джи! Хо джи![1] Чтоб на грудь земли упасть, прежде следует взлететь. Тат-таа! Така- там![2] Как веселье обрести, если слёзы не ронять? Как завоевать любовь, если прежде не вздыхать? Если вы хотите родиться снова, бабa[3]…

Прямо перед рассветом одного зимнего утра, на Новый год или около того, двое живых, настоящих, взрослых мужчин падали с чудовищной высоты — двадцать девять тысяч и два фута[4], — в Английский канал^{4}, без парашютов или крыльев, прямо с ясного неба.

— Внемли мне, смерть придёт, внемли мне, внемли мне^{5}, — и так далее, под алебастровой луной, пока громкий крик не пронзил ночь:

— К чёрту твои мелодии! — летел хрустальный голос сквозь ледяную белизну ночи. — В кино ты только открывал рот под фанеру, так избавь же меня теперь от этого адского воя!

Джабраил, немелодичный солист, плясал в лунном свете, исполняя свою импровизированную газель^{6}, плыл в воздухе — брасс, баттерфляй, — сжимаясь в комочек, один против квазибесконечности квазирассвета, принимая геральдические позы — необузданные, наигранные, — противопоставляя гравитации — левитацию.

Затем он радостно обернулся к источнику сардонического голоса:

— А, это ты, Салат-баба, как здорово! Ну и ну, старина Чамч!

На что второй, как бесплотная тень, падающий головой вниз в сером, застёгнутом на все пуговицы костюме, руки по швам и в чудом удерживающемся котелке на макушке, сморщился от ненависти к прозвищам.

— Эй, мистер Вилкин! — завопил Джабраил, заставив собеседника скривиться вновь. — Благословенный Лондон, бхаи[5]! Вот мы и добрались сюда! Эти придурки так никогда и не узнают, что их сразило. Метеор, или молния, или кара господня. Из тонкого воздуха, бэби! Дхаррраааммм [6]! Бабах, да? Вот это выход, яар[7]! Ей- богу: шмяк!

Из тонкого воздуха: Большой Взрыв, а за ним — падающие звёзды^{7} . Рождение Вселенной, миниатюрное эхо начала времён… Огромный авиалайнер «Бостан»^{8}, рейс AI-420^{9}, внезапно раскололся высоко над огромным, гниющим, прекрасным, белоснежным, освещённым городом, Махагони, Вавилоном, Альфавилем^{10}. Но Джабраил уже назвал его, и я не буду вводить вас в заблуждение; Благословенный Лондон, столица Вилайета^{11} , мигал мерцал сверкал^{12} в ночи. Едва молодое да раннее солнце пронзило сухой январский воздух на высоте Гималаев, светящееся пятнышко исчезло с радарных экранов, и тонкий, разреженный воздух наполнился телами, сыплющимися с Эвереста катастрофы в молочную бледность моря.

Кто я?

Кто здесь?

Самолёт развалился надвое: стручок, разбрасывающий свои споры^{13} , яйцо, раскрывающее свою тайну. Два актёра — гарцующий Джабраил и засупоненный, насупившийся мистер Саладин Чамча^{14} — падали, подобно лакомым крупицам табака из разломленной старой сигары. Над ними, за ними, под ними висели в пустоте откидные кресла, стереофонические наушники, тележки с напитками, пакетики для рвоты, посадочные талоны, беспошлинные видеоигры, соломенные шляпки, бумажные стаканчики, одеяла, кислородные маски. Также (ибо на борту находилось множество мигрантов, да, немалое количество жён, с пристрастием допрошенных бдительными чиновниками о длине и отличительных родинках на гениталиях их супругов, и некоторое число детей, чья законнорождённость вечно вызывала у британского правительства разумные основания для сомнений^{15}), вперемешку с осколками самолёта, такие же разрозненные, такие же бессмысленные; парили здесь обломки души, разбитые воспоминания, содранные личины, отверженные наречия, раскрытые тайны, непереводимые шутки, сломанные будущности, потерянные любови, забытые значения пустых, громких слов родина, отечество, дом. Слегка обалдевшие от взрыва, Джабраил и Саладин падали, словно свёртки, выпавшие из небрежно разинутых аистиных клювов, и оттого, что Чамча летел вниз головой, в положении, предпочтительном для младенцев, входящих в родовой канал, он начал чувствовать некоторое раздражение из-за нежелания своего спутника падать общепринятым способом. Саладин пикировал, тогда как Фаришта ловил воздух, обнимая его руками и ногами, молотя его: возбуждённый актёр, потерявший чувство меры. Ниже, скрытые облаком, ожидали их явления медлительные холодные воды Английского пролива — места, где должно было состояться их водяное перевоплощение.

— Разодет я, как картинка, — пел Джабраил, переводя старую песню на английский в подсознательном трепете перед стремительно приближающейся гостеприимной нацией, — Я в английских ботинках, в русской шапке большой, но с индийской душой^{16}.

Облака пузырились, стремительно надвигаясь на них, и — возможно, из-за великой таинственности кучевых и грозовых облаков, уподобившихся молотам в свете зари, а может быть, из-за этого пения (один исполняет, другой — освистывает исполняемое), или из-за ошеломлённости взрывом, избавившей их от преждевременного признания неизбежного… но, какова бы ни была причина, эти двое, Джабраилсаладин Фариштачамча, обречённые на это нескончаемое и всё же заканчивающееся ангельско-дьявольское падение, не заметили момента, когда начался процесс их трансмутации.

Мутации?

Так точно; но не случайной. Там, в воздушном пространстве, в этой мягкой, незримой стихии, порождённой этим веком и тем самым этот век породившей; ставшей одним из признаков, определивших эпоху, местом перемещений и полем битв, где уменьшаются расстояния и исчезает всякая власть; самой опасной и переменчивой из сфер, иллюзорной, прерывистой, метаморфической (ибо всё, что ты бросаешь на ветер, становится возможным), — там, в вышине, происходящие, так или иначе, в наших безумных актёрах перемены могли бы порадовать старое сердце месье Ламарка^{17} : под чрезвычайным давлением окружающей среды развивались благоприобретённые признаки.

Какие же признаки? Погодите; разве Творение совершается в спешке? Вот и для откровения спешка не годится… Взгляните же на этих двоих. Заметили что-нибудь необычное? Только лишь два коричневокожих мужчины, упорно падающих, и ничего особенного; может быть, вы решили, что они вознеслись чересчур высоко, прыгнули выше своей головы, подлетели слишком близко к солнцу, — так?

Не так. Слушайте:

Господин Саладин Чамча, поражённые шумом, исходящим из глотки Джабраила Фаришты, сопротивлялся при помощи собственных песнопений. В невероятном ночном небе услышал Фаришта старинную песню на слова Джеймса Томсона^{18}, тысяча семисотый — тысяча семьсот сорок восьмой.