Не возражают. Не спорят. Просто подчиняются ее словам и уходят. Они даже не переговариваются по дороге. Просто поворачиваются и бредут прочь.
— Так, — старушка поворачивается ко мне. — Ты в Больнице живешь, верно?
Я киваю.
— Да, то есть… я… — Я запинаюсь и умолкаю. Мир сошел с ума. Сначала на меня хотел напасть человек с садовым совком. А теперь маленькая пожилая женщина в одиночку разогнала толпу людей, которые, судя по виду, готовы были взять вилы и напасть на меня, как толпа средневековых крестьян на ведьму.
Она поднимает руку, останавливая меня.
— Я — Стила, — говорит она. — Не знаю, кто ты и откуда взялась. Но сдается мне, что это все проделки Старейшины. Если у нас начинает твориться что-нибудь странное, это значит, что кашу заварили на уровне хранителей.
Ей… ей что, тоже не нравится Старейшина?
— Я в это дело вмешиваться не хочу. Довольно я натерпелась от Старейшины, когда в Палате жила. Тридцать лет отпахала главным агрономом. — И все же в голосе Стилы звучит нотка гордости. Она замолкает, изучающе глядя на меня. — Ты не выглядишь дурочкой.
— Я… простите?
— Ты странная, — говорит она прямо, и я вздрагиваю. — В Больнице-то с тобой все будет в порядке. В Палате к странным привыкли. Но тут будь поосторожнее. Всего чаще фермеры не знают, как на такое реагировать.
— Но вы… вы просто приказали им уйти, и они ушли.
Стила перевешивает корзину с брокколи с одной руки на другую.
— Так это потому, — говорит она, — что я такая же, как они. А ты — нет.
— И что?
Стила смотрит в спины людям, которые окружали меня, а теперь исчезают на улицах города.
— Ты пойми. Фермеры — люди очень простые. Если будешь создавать им сложности, они просто от тебя избавятся, и проблемы не будет. Почему еще, как ты думаешь, они каждого, у кого есть хоть проблеск фантазии, выгоняют и запирают на другом конце корабля?
Сначала я порываюсь возразить, но потом вспоминаю мужчину с поля. То, как он стискивал совок, выставив его лезвием ко мне.
— Ты лучше иди, откуда пришла, — говорит Стила и, не глядя на меня, направляется в сторону города. Идет она быстро и скоро опережает того человека, который со мной заговорил. Когда она проходит мимо, он оборачивается и встречается со мной взглядом.
А потом идет в мою сторону.
Я делаю три шага назад, чуть не падаю, поворачиваюсь и бросаюсь бежать так, как еще никогда не бегала. Не так, как раньше, не размеренно. Я не слежу за темпом, не считаю вдохи и выдохи, не контролирую шаги. Я лечу так, словно за мной гонится чудовище, так, словно меня преследует толпа. Все быстрее и быстрее. Лечу по высокой траве, и травинки оставляют на коже мелкие, как от бумаги, порезы. Ломаю стебли кукурузы, стрелой проносясь через поля.
Я бегу, и бегу, и бегу.
Мимо Больницы, через сад, мимо пруда.
К холодной металлической стене.
Останавливаюсь, глотая воздух, удары сердца грохотом отдаются в ушах. Протягиваю руку и касаюсь стены. Пальцы сжимаются в кулак, но он бессильно опускается вниз.
И я осознаю самую главную истину об этом корабле.
Здесь некуда бежать.
22
Старший
Дверь шлюза захлопывается. За спиной у меня тихо, лихорадочно перешептываются Док со Старейшиной.
— Думаешь, это…?
— Невозможно.
— Он знает?
Пауза.
— Естественно, нет.
— Ты…?
— Естественно, нет.
Но я не в силах думать ни о чем, кроме звезд. Словно я когда-то потерял часть души, и там была пустота, а сейчас она заполнилась светом миллиона звезд.
Всю жизнь я грезил только ими; и все же не ожидал того, что увижу.
Как я вообще мог хоть на секунду подумать, что лампочки в Большом зале — звезды?
Я изменился, изменился навсегда.
Я видел звезды.
Настоящие звезды.
23
Эми
Прижимаюсь лицом к металлической поверхности, вдыхая пыль, которая осела на рядах заклепок вдоль вогнутой стены. В глазах жжет, я ничего не вижу, кроме серости стального мира вокруг.
Что-то внутри меня ломается.
Я. Не могу. Этого выдержать. Не могу. Это слишком. Все… все это… существование… я не могу. Просто не могу. Пожертвовать всем и получить взамен один только холодный металл…
Сползаю вниз по чуть вогнутой стене, оставляя на ней след из пота, слез и соплей, но мне все равно. Влажная земля тут же отпечатывает на коленях брюк влажные круги. Сжимаю горсти в кулаках. Чувствую кожей — это земля, реальная, настоящая земля.
Но это фальшивка.
— С тобой все нормально?
На тропе, соединяющей Больницу с большим кирпичным зданием дальше по улице, стоит человек.
Когда я поднимаю измазанные руки, с них комьями падает грязь. Пытаюсь вытереть с лица слезы и сопли, но, скорее всего, бесполезно — становится только хуже.
Чтобы встать, приходится опереться о стену.
— Вы, наверно, думаете, что я спятила, — всхлипываю я, пытаясь выдавить подобие смешка.
— Я думаю, ты очень расстроилась, — отвечает он, помогая мне подняться, — но не спятила. Что-то не так?
— Все, — фыркаю я.
— Не может же все быть так плохо.
Поверьте мне, может.
Он словно не замечает, что я совсем измазала ему рукав грязью.
— Кстати, я Эми.
— Орион.
