По большому счету, с учетом так и не выясненного до конца криминального диагноза, Льва Ильича тоже не смущало. До тех пор пока он не обнаружил падчерицу, увлеченно беседующую с Толиком через проем в заборе на удаленной части территории, совсем не рядом с соседским строительством. На Маленькой был довольно смелый купальник с высокими бедрами, при этом бретельки у него были спущены, что обеспечивало наблюдателю непреднамеренное подглядывание… Маленькая мимоходом поправила одну из бретелек, но та тут же съехала обратно, и о ней забыли. Леву перекосило. Кроме того, тревожно загудело паровозом ниже пупка и пару раз толкнуло в направлении ануса. Он знал, что это означало: желание, наложенное на ревность вперемешку с завистью и стыдом. При полной невозможности первого, сомнительном неотцовском праве на второе и непризнании самим собой третьего и четвертого. Он мысленно выругался, но виду не показал…
Грек заявился под утро, и Лева сильно и искренне удивился. За три прошедших неявочных года Грек ни капли не изменился. Лева собрался было ему об этом сообщить, но Грек не дал, поскольку начал первым:
— Левушка, я накоротке, а то мне к родне еще надо и на пруд. — Он примостил костыль на кровать, подмышечная костыльная часть кувыркнулась и задела Любину коленку. Но Лев Ильич знал, что это ее не побеспокоит и уже не дернулся.
— Вот именно, — одобрительно оценил Левину реакцию Грек. — Так-то все оно ничего… — Он пересел поближе к хозяину. — Я вообще-то не собирался пока, если честно. Думал, пока не требуется. А там лучше Глотов заскочит, ближе к делу.
— К какому делу? — решил сразу уточнить Лева. Он уже привык, что просто так, без всякого смысла для будущего или вообще, эти Глотовы слова не вымолвят.
— Это он тебе пусть разъясняет — к какому. Как тогда…
— Как когда? — снова не понял Лев Ильич.
Грек заерзал на месте:
— Слушай, мне правда позарез еще на пруд надо. Уж к родне — в другой раз тогда получится, но на пруд — хоть режь. Я тебе свою часть отделю и погоню, лады?
— Глотов, послушайте. — Лева почувствовал, как раздражается, это было с ним впервые. — Что вы мне загадки свои загадываете? Пришли — говорите!
— Так я и говорю, — получив Левин нагоняй, по-деловому продолжил мысль визитер. — Бульдозер помнишь из окна?
— На «Аэропорте» или поселковый, на пруду?
— На пруду который. На «Аэропорте».
Лева понял. Понял и сразу вспомнил: розовое… сирень… фиолет… льдины вертикально… бульк… черная дыра… мокрый Грек… квартирные перемещения родственников… прыжки через ладожскую лужу…
— Помню бульдозер, ну и что?
— А то! Тебя тогда Глотов сильно предупредил, а я выходил на тот момент вниз. У меня там мормышка поставлена была, а кивок я с краю приладил, проверял. Ну рыбак я, рыбак! — Он схватил себя обеими руками за ворот рубахи, но не рванул, а просто потряс.
— Ну и что? — не понял Лева. — Про дыру ладожскую помню, что мокрый ты был — тоже помню, ну и что с того?
— Э-э-э-э, парень, — озадаченно протянул Грек. — Видать, тебя Глотов некрепко попугал… А сам ходит такой… гордый… образованный. Правда, здоровается всегда первый, тут я ничего на него не скажу. Ну, дело его, как хотите. Надо мне, правда надо. — Он почти умоляюще взглянул на Леву и потянулся рукой к костылю.
— А чего ты отделить-то мне хотел, часть какую-то? — спросил под завязку разговора Лев Ильич, понимая, что на этот раз разговор не заладился.
— А-а-а-а, это? — Он уже поднялся, но задержался. — У тебя сегодня гудело, где не надо, или не гудело?
Объяснять дважды не пришлось. Лев Ильич моментально сообразил направленность греческого инспектора. Он смутился и покраснел.
— Вот и все, Лев. Погнал я… — Грек повернулся к Леве спиной и растаял в воздухе…
Пару лет после освобождения Генрих перебивался случайными заработками вроде изготовления книжных обложек в неизвестных никому издательствах. Платили мало, но и качества не требовали. И то и другое было для Геньки вразрез с представлениями о жизни человека, заплатившего родине долг полной монетой. Несколько раз он мотался в Новомосковск, где начальник тюрьмы по старой отсидочной дружбе свел Геника с местным заказчиком. Тот владел кафе при рынке и двумя забегаловками у вокзала. Кафе Генька оформил, а от вокзальных точек отказался — представил себе этап и стало невообразимо противно. Прежние связи к моменту выхода его на свободу прервались почти целиком — поменялись люди, да и компьютерная молодежь оккупировала творческие точки, не умея совершенно рисовать, но зато отлично набив руку на типовых приемах графического дизайна. Один раз Льву Ильичу удалось воткнуть Геньку художником на картину к приятелю-режиссеру. Но деньги быстро закончились, фильм закрыли и группу распустили.
Тем временем строительство за забором у Казарновских приближалось к стадии внутренней отделки. Маленькая позвонила отцу и сказала:
— Пап, меня тут сосед наш по Валентиновке, Толя Глотов передать просил. У него предложение есть для художника. Дизайн интерьера новой дачи. От и до. Обещал хороший гонорар. Пойдешь?
— Пусть позвонит мне, — поразмышляв, ответил Геник. — Я должен подумать.
К тому времени Люба Маленькая поступила в Театральное училище им. Щукина с первого захода и к разгару строительства заканчивала первый курс.
— Ты представить себе не можешь, Лев, — сразу после вступительных экзаменов рассказывала она отчиму, положив ему руку на плечо. — Какие же туда кретины поступали, кого только я там ни насмотрелась. Из Калмыкии один был, толстый, с прыщами на лбу, глазки как щелочки, заплыли совсем. По-русски ни бум-бум почти. Что ты думаешь? Приняли! — Она закатила глаза. — Его отец с замдиректора договорился, есть там грек один, Мистакиди, он устраивает, если надо. — Лев Ильич вздрогнул, просто так, беспричинно. — Так вот он через калмыцкое представительство спонсорство для училища организовал якобы, а все знают — деньги его собственные. Он миллионер там, а живут в степи, чуть ли не в юрте, а рядом с юртой джип стоит. Он вроде того, что кумыс консервирует и в Грецию отправляет на экспорт. А сына в артисты…
— Славный тебе жених, — усмехнулся Лева. — Будешь по степному уложению жить, пить кумыс и гонять по степи на джипе.
— Нет, Левушка. — Она нежно посмотрела отчиму в глаза. — Я собираюсь жить между «Аэропортом» и Валентиновкой, мне и здесь хорошо. Мы же, какие-никакие, а Дурново все-таки, да? — Глаза ее смеялись…
Как ни странно, но предложение Толиково Генрих принял и приступил к разработке проекта интерьера.
«Черт с ним… — подумал про друга Лев Ильич. — Знает, наверное, что делает. И с другой стороны — опять ведь паром его вынесет, не в первый раз. А Толик этот глотовский, мерзкий все же тип. Хоть и улыбается постоянно…»
К концу лета у Глотова Генрих закончил. Жил он все это время, пока шла отделка, там же, у него на даче. Исчез он тоже незаметно, в одночасье, и бывать у Казарновских теперь стал значительно реже. К тому времени был уже октябрь, и семья переехала на Аэропорт. Любовь Львовна дергалась, и снова начались претензии:
— Лева, почему Генечка не заходит? Опять кто-нибудь его обидел?
На это Лев Ильич раздражался не на шутку:
— Почему опять, мама? Ну кто, скажи на милость, хотя бы раз в этом доме обидел Генриха, кто?
Генечка утекал из ее рук, как желе сквозь пальцы: липкость и аромат оставались, а основная масса проваливалась насквозь, ненадолго задерживаясь. Любаша в этой связи снова была приближена, но все же
