О том, как выбор истину определил
Вот что случилось в старину в столице. Однажды на одной из улиц собрались ребятишки и, смастерив игрушечные колесницы, принялись играть в праздник Гион.
Грохот от этих колесниц стоял такой, что казалось, будто просторная улица ни с того ни с сего сделалась тесной и узкой.
Все было бы хорошо, не окажись у этих ребятишек, находившихся без присмотра, самый что ни на есть настоящий меч. Вот и случилось, что один из них, семилетний мальчуган, заспорив с товарищами из- за места в игре, пустил этот меч в ход и пронзил им другого, девятилетнего мальчика. Тот сразу же испустил дух.
Велико было горе родителей погибшего мальчика, и столь же велика была растерянность родителей виновника его гибели. Поэтому чиновники из городской управы, разобравшись в этом происшествии, сказали родителям погибшего так:
— Поскольку преступление совершено несмышленым ребенком, вам следует явить великодушие и смириться.
Но те ни в какую не соглашались и твердили свое:
— Убийца должен понести кару!
Особенно несговорчивой оказалась мать, которая решила не мешкая обратиться к наместнику сёгуна.
— Не надо этого делать, — уговаривали ее. — Лучше позовите священника и монахов, примите постриг и похороните чадо свое по всем правилам.
Но родители погибшего остались глухи к этим уговорам и подали жалобу.
— Ребенку всего семь лет, — рассудил наместник сёгуна, — и он вряд ли может отвечать за свои поступки.
— Как бы не так, — затараторили истцы, — убить человека — на это у него ума хватило! И вообще он всегда был не таким, как другие дети!
Тогда наместник сёгуна достал из ящичка куклу, рядом положил золотую монету и сказал:
— Предложим завтра мальчику эти вещи на выбор. Если он выберет монету, значит, уже вошел в разум, и тогда мы казним его. Если же отдаст предпочтение кукле — отпустим. Сразу станет ясно, по злому ли умыслу он убил своего товарища или по недомыслию. Так что приводите завтра мальчугана. — Все разошлись по домам.
Родители провинившегося созвали всю родню и друзей и принялись сообща готовить сына к предстоящему испытанию. Раздобыли где-то куклу, точь-в-точь как у судьи, рядом положили золотую монету и принялись стращать ребенка, — дескать, если завтра ты возьмешь денежку, тебя убьют. В течение вечера повторили это раз сто и еще утром предостерегли.
Наконец обе стороны явились к наместнику сёгуна. Тот положил перед мальчиком куклу и золотую монету и сказал:
— Возьмешь куклу, останешься в живых, возьмешь монету — погибнешь.
И что же? Ребенок взял монету. Родители погибшего вскочили со своих мест и стали кричать:
— Ну, теперь-то вы видите, что перед вами злодей?!
Родители провинившегося мальчика поникли от горя и залились слезами.
Наместник сёгуна между тем сказал:
— Итак, совершенно ясно, что перед нами неразумное дитя. Все вы видели, что мальчуган взял монету, хотя я предупредил его, что в этом случае он погибнет. А разве есть у человека что-либо дороже жизни? Посему постановляю считать этого мальчика невиновным.
Так решил наместник сёгуна.
«Заветные мысли о том, как лучше прожить на свете»
Легче увидеть алые листья клена весной, нежели купить лангуста к Новому году
С давних времен к новогоднему празднику люди устанавливают в своих домах горку счастья Хорай, украшают ее ветками сосны и папоротника. Но если на посреди этой зелени не алеет лангуст, праздничное настроение неизбежно омрачается. Бывает, правда, что лангусты сильно дорожают, и тогда в бедных семьях и в домах со скромным достатком Новый год встречают без них.
Несколько лет назад, например, не уродились апельсины дайдай, и их продавали по четыре, а то и по пять бу[215] за штуку, поэтому беднота покупала вместо них плоды померанца — так и выходили из положения. Но плоды померанца хотя бы по форме и по цвету не отличить от апельсинов. А вот заменить лангуста простой креветкой — все равно что надеть платье с чужого плеча. Тем не менее для бедняков иного выхода нет.
Другое дело — люди богатые. Кажется, даже ветер обрушивается на их дома с особой силой. Чтобы защититься от дождя, здесь простыми циновками не обойтись, поэтому стены обшивают досками, пропитанными вязкой смолой, и это не назовешь излишней роскошью. Нет для человека большей радости, чем жить вольготно, не зная недостатка ни в еде, ни в одежде. Но для этого нужно с толком вести хозяйство. Чем бы ни занималась семья из поколения в поколение, молодого хозяина, если он изменит заведенные отцом порядки, вряд ли ждет удача. Как ни сметливо нынешнее поколение, а сплошь да рядом оказывается, что к концу года молодой хозяин остается в убытке, допускает в расчетах промахи.
Под Новый год Осака напоминает ярмарку, где можно купить все, что душе угодно. Хоть в последние шестьдесят лет слышны жалобы, — дескать, торговля здесь идет вяло, — товары не залеживаются в лавках. Взять хотя бы ступку. Казалось бы, купил ее раз — на весь век хватит, еще к потомкам перейдет, и тем не менее ступки делают и продают из года в год, изо дня в день, так что, того и гляди, весь горный гранит переведется. Что же говорить о всяких мелочах: бумажных шлемах для праздника мальчиков, всевозможных припасах для встречи Нового года? А ритуальные веера, которыми храмы одаривают прихожан, — ведь их выбрасывают, даже не раскрыв коробки. Пустая трата денег, но люди словно не замечают этого. По пышности и великолепию Осака почти не уступает Эдо, здесь тоже живут на широкую ногу.
Раз уж без лангуста не украсить горку Хорай, каждый стремится его купить, пусть даже за тысячу канов. Поэтому в предновогодние дни во всех рыбных лавках лангусты идут нарасхват, и достать их так же трудно, как какую-нибудь заморскую диковину. Ну, а в самый последний день года даже усов от них уже не сыщешь. Тогда отправляются на поиски лангустов, — как не сравнить их с алыми листьями клена! — в бедные рыбачьи хижины неподалеку от бухт и кричат на все побережье: «Куплю лангуста!»[216]
В лавке рыботорговца Эра остается один-единственный лангуст. Торги начинаются с одного моммэ и пяти бу, но даже когда объявляются охотники купить его за четыре моммэ и восемь бу, продавец не желает уступить: нынче-де мало лангустов. Слуга не смеет потратить такую сумму без разрешения и со всех ног мчится домой. Узнав, какую цену заломил торговец, хозяин хмурится.
— Всю жизнь я старался не покупать ничего втридорога, — говорит он. — Плачу всегда наличными и закупаю все в положенный срок, когда цены самые низкие: дрова — в шестом месяце, хлопок — в восьмом, рис — до того, как начинают гнать сакэ, беленое полотно — после Праздника поминовения усопших. Правда, когда отец умер, я переплатил бондарю за гроб[217] и до сей поры об этом жалею. Почему к Новому году надо непременно купить лангуста? Не лучше ли дождаться, когда лангустов станет много и за них будут просить по три мона? Тогда можно купить сразу двух и наверстать упущенное. Я ничуть не обижусь, если к нам не пожалует новогодний бог счастья, которому
