— Я за тобой послал, племянничек, чтобы переговорить. Хочешь ты, чтобы я тебя прогнал от себя и снова никогда на глаза не пускал?
Сашок удивлённо поглядел на дядю.
— Понял? — спросил князь.
— Никак нет-с! — добродушно отозвался Сашок.
— Ты слышал, однако, что я сказал?
— Слышал-с.
— И не понял?
— Понял, собственно… Но не понимаю, за что вы на меня гневаетесь.
— Если я позабуду на столе кошелёк с деньгами, а тебе даже не будет в деньгах особой нужды, ты этот кошелёк и скрадёшь?
— Что вы, дядюшка? — воскликнул Сашок, зарумянившись.
— Что я… Я спрашиваю… Мне потерять кошелёк, хотя бы с тыщей червонцев, невелика потеря. Но знать, что у меня в доме вор, да ещё родной племянник и крестник, это… Это, знаешь ли, не очень приятно.
— Я, дядюшка, как есть ничего уразуметь из ваших слов не могу! — вспылив, воскликнул Сашок. — Поясните более толково и без обиняков. И я буду отвечать. Обличать — так обличать понятными словами, а не турусами на колёсах.
— Что дороже: деньги или привязанность, любовь?.. Как понимаешь ты?
— По-моему, привязанность, конечно…
— Ну, вот у меня есть женщина, к которой я привязался давно сердцем, хотя она, себялюбица, этого и не стоит. Ты знаешь, про кого я говорю… Ну а ты у меня собираешься эту женщину подспудно оттягать и, стало быть, своровать.
— Что вы, дядюшка!.. — воскликнул Сашок.
— Ничего я дядюшка!.. — уже резко выговорил князь. — Не финти! Ты подмазываешься к моей Земфире.
— Никогда-с! — закричал молодой человек.
— Как никогда? Я ведь не слепой. Да она мне, наконец, сама сказала, что ей от тебя проходу нет… Что ты, в самом деле, казанскую-то сироту представляешь?.. Сама она сказала… Просила от тебя её защитить! Да.
— Вот так уж прямо она… извините, ракалия! Бесчестная, подлая женщина! Лгунья! — крикнул Сашок вне себя. — И что же ей нужно? Зачем она так лжёт? Понятно. Ей желательно, чтобы вы меня прогнали. Так спросите Кузьмича, как мы с ним всякий день толкуем, как мне от Земфиры избавиться. От её вольного обращения.
Князь глядел на племянника удивлённо, затем вдруг, хлопнув себя по лбу, крикнул:
— Ах я, телятина!
Он сразу поверил молодому человеку и не понимал, как мог поверить Земфире.
И, улыбаясь уже, он спросил:
— Ты вчера силком влез к ней в комнаты?
— Да-с. Силком! Именно силком она меня из гостиной к себе увела, держа вот за обшлаг. Что же? Драться было с ней?
Князь встал, быстро подошёл к Сашку и, поцеловав его, произнёс:
— Прости меня, Александр Никитич. Прости дурака дядю… Впредь увижу тебя целующим её и глазам своим не поверю.
— И это правильно будет, дядюшка. Бывает, что иная баба насильно целует тебя… Что же? Бить её?.. Только и можно, что осторониться…
Князь начал ходить молча по комнате и, размышляя, изредка качал головой. Он глубоко задумался…
— Ну, хорош я гусь! — вымолвил он наконец.
Между тем успокоившийся Сашок заговорил тихо, толково и как-то рассудительно, что он скучает не в меру и давно, скучает даже и теперь, у дяди в доме, и поэтому хочет, наконец, объясниться, сказать дяде про одно важное дело.
— О чём или о ком? — спросил князь.
— О себе-с.
— О себе?.. Ну, говори.
— Я рассудил бракосочетаться! — выпалил Сашок сразу.
Князь вытаращил глаза. Заявленье его огорошило.
— Ой-ой-ой… — жалостливо протянул он с соболезнованием, как если бы племянник заявил ему о какой приключившейся с ним беде.
Сашок даже удивлённо поглядел на дядю.
— Ой-ой-ой… Вишь как!.. Не ожидал… Ну, что делать! Жаль мне тебя, а горю пособить не могу, потому что ты же мешать будешь мне… Скажи, как это с тобой стряслось…
Сашок не знал, что отвечать.
— Говори. Когда и как это приключилось?.. В кого ты, собственно, втюрился?
— Да вот недавно… Прежде на ум не приходило, а теперь в двух, дядюшка. Их две. Мне больше по душе Баскакова, а Кузьмичу больше полюбилась Квощинская.
— Да. Вот что… Ну, так дело, стало быть, ещё не горит, терпит, — усмехнулся князь. — Ну и что же? Обе эти девицы — красавицы писаные? Ангелы?
— Точно так-с. Вы, стало быть, знаете?..
— Ещё бы. Как же не знать! — воскликнул князь. — Всё знаю. Знаю, что ты девицу обожаешь и будешь обожать до конца твоих дней…
— Да-с. Только я ещё не знаю… которую…
— И если тебе нельзя будет на которой-либо жениться, то ты будешь самый несчастный человек… Хоть руки на себя наложить… Так ведь?
— Так-с. Воистину. Кто же вам это сказал? Кузьмич сказал?
— Нет. Не Кузьмич. Глупость людская мне это сказала. Всякий день вижу, всю жизнь мою, таких дураков, как ты… Пора всё это мне знать. Ну вот что, Александр. Отговаривать тебя жениться я не хочу. Советовать инако поступить мне, как дяде твоему, неблагоприлично. Хорошему на мой толк, но худому на людской толк, мне тебя учить грех. Стало быть, я могу тебя только жалеть.
— Я вас, дядюшка, не понимаю, — сказал Сашок.
— То-то… То-то… И не можешь понять. Когда бы ты мог мои рассужденья понимать, то и был бы ты неспособен на такое дурачество, как женитьба. Ай, батюшки, сколько вас, дураков, эдак пропадает, — насмешливо и жалостливо прибавил князь. — Что ни день — свадьба! Что ни день — пропал молодец. Кроме постов и суббот! Ну, что же делать! Спасибо ещё, что не сейчас собрался, не знаешь ещё, на которой… Когда порешишь, которая тебе больше 'ангел' и без которой жить не можешь, тогда скажи. Я всё сделаю, чтобы было богато и хорошо на твоём погребении… Тьфу! На венчании.
Князь рассмеялся, а затем снова глубоко задумался.
XIX
Около полудня князь вышел от себя и направился наверх в комнаты Земфиры. В эту пору дня он бывал крайне редко и разве только по особо важному поводу. Много за это утро передумал он.
— Здравствуйте, моя прелесть! — сказал он, входя и улыбаясь насмешливо.
'Сердит на что-нибудь', — подумала про себя Земфира, хорошо знавшая своего сожителя и видевшая его насквозь.
— Здравствуйте, — ответила она небрежно.
— Потолковать я пришёл с тобой об одной довольно важной материи.
