Пользуясь этою свободою, он овладевал засаленными картами и начинал раскладывать пасьянс. Не надо, однако ж, думать, чтобы пасьянс служил для него сам по себе целью; напротив того, он видел в нем лишь средство, служившее к разрешению разных волновавших его вопросов и сомнений. Но так как содержание его жизни было до крайности скудно, то весьма естественно, что в воображении его сложилась совершенно особая сфера, в которой за недостатком действительных интересов их место заступили интересы мнимые. Так, например, ему случалось загадывать о том: будет ли он со временем великим полководцем? «Если из трех раз два раза выйдет, — говорил он себе при этом, — то буду; если же нет — стало быть, надо отложить попечение!» Но карты угадывали верно: не быть тебе полководцем! И он не приходил от этого в отчаяние, а только произносил довольно равнодушно: «Не выдрала!» — и принимался гадать на другую тему.
Иногда он воображал себе, что он принц крови и женится на дочери французского короля; все подробности этого сватовства с изумительною точностью обрисовывались в его воображении; он представлял себе даже голубой бархатный, весь облитый золотом мундир, в котором он представлялся к своему будущему тестю. Но карты опять угадывали верно и говорили: «Нет, ты не принц!» И Яшенька опять, не приходя в отчаяние, произносил: «Не выдрала!» — и принимался гадать на то, будет ли он когда-нибудь губернатором?
Таким образом проходило время до обеда; в это время Наталья Павловна возвращалась с поля или из деревни от обычных занятий своих.
— Ну что, Яшенька, занялся ты чем-нибудь сегодня? — спрашивала она, всегда стараясь придать голосу своему ласкающее выражение.
— Как же-с, маменька! Я надеюсь, что когда-нибудь вы удостоите мою часть своим обзором, и уверен, что останетесь вполне мною довольны!
— Ах, душечка, я не о погребе тебя спрашиваю: я уверена, что эта часть у тебя в порядке!
— После занятии моих по устройству погреба я развлекался картами, и смею вас уверить, добрая маменька, что время пролетело для меня незаметно.
Очевидно, Яшеньке прежде всего хотелось успокоить маменьку и заверить ее в том, что ему совсем с нею не скучно. Но это была неправда. Несмотря на бедность внутреннего содержания, которая дает человеку возможность легкого примирения с самою незавидною, самою будничною формою жизни, несмотря на то что, по-видимому, он, по самой природе своей, предназначен был скорее для прозябания, нежели для жизни, — ему было скучно. В нем не могли совершенно смолкнуть те законные требования молодости, которые равно обязательны для всякого существа, носящего человеческий образ, будь он глупый или умный, будь он развитой или неразвитой. Наталья Павловна понимала это и терзалась.
— Тебе, душечка, скучно со мной? — говорила она ему по временам.
Яшенька смущался и краснел при этом вопросе, но не разрешал его прямо.
— Если бы вы, милая маменька, — отвечал он обыкновенно, — удостоили меня своим доверием и поручили мне конный двор?
— Ах, душечка, ты такой слабенький!
— Смею вас уверить, милая маменька, что, служа по кавалерии, я приобрел достаточно опытности, чтобы оправдать ваше милостивое доверие…
— Ах нет, душечка! еще неравно как-нибудь лошадь ушибет! нет, ты лучше отдохни покамест! или вот займись папенькиной библиотекой!
— Слушаю-с, маменька!
Таким образом, вопрос снова устранялся на время; Яшенька принимался за папенькину библиотеку, которая, впрочем, оказывалась составленною из одних календарей различных годов и потому не потребовала больших трудов при разборке. Окончив это поручение, Яшенька вновь погружался в праздность и какое-то болезненное уныние; вновь принимался за карты или по целым часам слонялся взад и вперед по комнате, думая какую-то удивительную думу и по временам улыбаясь.
— Ах, Яшенька, ты решительно скучаешь со мной! — снова приступала Наталья Павловна, и в голосе ее слышалось даже некоторое нетерпение.
— Добрая маменька! — отвечал Яшенька, — если б вам было угодно дозволить мне поохотиться с папенькиным ружьем, то я мог бы застрелить несколько дичи для обеда и тем хотя несколько отблагодарить вас за все ваши благодеяния!
Но Наталья Павловна бледнела, слушая такие слова, потому что в понятиях ее мысль о ружье фаталически смешивалась с мыслью о смерти.
— Друг мой! — говорила она, — я уже исполнила однажды твою прихоть, дозволив тебе вступить в гусарскую службу. Но не требуй, не требуй от меня нового испытания… это слишком тяжело!
При виде такого выражения любви Яшенька спешил успокоить маменьку.
— Успокойтесь, милая маменька! — говорил он, — конечно, я, по неопытности, не могу судить, что для меня прилично и что не прилично, но я дал себе слово всегда руководствоваться вашими благоразумными советами и сдержу его… Я надеюсь, милая маменька, что вы не оставите меня?
И таким образом, все попытки создать какое-нибудь занятие для Яшеньки остались неудачными, и он фаталистически поставлен был в положение человека, которому нет места на жизненном пире.
Однажды, однако ж, Наталья Павловна вошла в комнату Яшеньки как-то особенно весело. На лице у нее было написано нечто замысловатое, и по всему можно было догадываться, что она имеет объявить ему какой-то сюрприз.
— Ну что, дурушка, не скучно тебе? — спросила она.
— Я, милая маменька, никогда не могу скучать в вашем обществе!
— А я, душечка, для тебя сюрприз приготовила!
— Позвольте мне, милая маменька, узнать, в чем заключается этот сюрприз. Впрочем, может быть, мне не следует знать об нем прежде времени?
— Я пригласила на завтра нашего нового священника, отца Алексея, к нам на целый день; он будет со своею матушкой… Ты займешь их, душечка, а между тем и сам развлечешься.
Первою мыслью Яшеньки было осведомиться, молода ли и хороша ли собой матушка попадья, но он тут же вспомнил, как его учили в гимназии, что прежде нежели сказать слово, непременно следует покусать язык, и потому не сказал ничего, а только молча поцеловал у Натальи Павловны руку.
— Да ты, кажется, недоволен, душечка? — сказала Наталья Павловна, зорко следя за выражением его лица и невольно сообщая своему голосу строгое выражение.
— Я, милая маменька, напротив того, употреблю все усилия, чтобы занять дорогих гостей, и мне очень прискорбно, что вам угодно было усомниться в этом!
На другой день действительно явился отец Алексей с своей попадьею. Отец Алексей был молодой священник, и потому охотно украшал свою речь уподоблениями, взятыми из мира нравственного; попадья была также не старее двадцати лет, но не имела никакой характеристической особенности, кроме того, что застенчиво вертела в руках клетчатый носовой платок.
— Ну, Яшенька, покажи дорогим гостям
— Любовались, сударыня, еще издали любовались на ваше жилище, — отозвался отец Алексей, вынимая из бокового кармана носовой платок и отирая им пот на лице, — по здешнему месту, можно прямо сказать, никто супротив вас относительно благолепия сравниться не может. Храмина добрая и жителя доброго возвещает…
Попадья хотя ничего от себя не присовокупила, однако улыбнулась.
— Да; я, благодаря бога, на этот счет очень счастлива, — сказала Наталья Павловна, вздохнув и окидывая, через окно, взором окрестность, — все у меня есть…
— У хозяина, пекущегося не об одном только настоящем дне, но и о днех грядущих, все преизбыточествует, сударыня! земля рождает сторицею, житницы исполняются всяким благоволением, самые домочадцы и рабы распложаются во множестве…
— Это правда, батюшка; бог любит труды; я вот про себя скажу: никогда я не бываю так счастлива, никогда совесть моя не бывает так спокойна, как в то время, когда я тружусь… так, знаете, и колышется там все…
Наталья Павловна показала рукою на грудь и несколько даже прослезилась при этом.
