Ионой-циником, один из персонажей антинигилистического романа А. Ф. Писемского «Взбаламученное море».
Рецензия, написанная в конце октября — начале ноября 1864 г., предназначалась для № 10 «Современника», но не появилась в журнале. Впервые опубликована В. Э. Боградом в «Литературном наследстве», т. 67, стр. 368, 381–387. Печатается по сохранившимся в бумагах А. Н. Пыпина корректурным гранкам.
Рецензия относится к последнему этапу острой полемики между «Современником» и «Эпохой». Одновременно Салтыковым были написаны статьи «Журнальный ад» и «Литературные кусты», которые также не появились в печати (см. эти статьи и комментарий к ним в т. 6 наст. изд.).
В рецензии «О добродетелях и недостатках…» как и в «Литературных кустах», предметом сатирического обличения является программная статья «почвенников» «Объявление о подписке на журнал «Эпоха» в 1865 году», («Эпоха», 1864, № 8). Статья — она не была подписана — принадлежала перу Ф. М. Достоевского. В этом выступлении, как и во всей почвеннической идеологии, которую публицисты «Современника» называли «птичьей» («стрижиной»), социальные проблемы подменялись проблемами национальными и отвлеченно нравственными. Если в «Литературных кустах» Салтыков сосредоточился на разоблачении реакционной сущности национальной доктрины «почвенников», трактовавших национальную самобытность как национальную исключительность, то в рецензии сатирик зло высмеивает стремление «Эпохи» постоянными призывами к нравственному самосовершенствованию заменить обсуждение насущных вопросов современного общественного развития. Обращаясь к генеалогии «почвеннической добродетели», Салтыков видит ее истоки в сентиментальной и нравоучительной литературе XVIII в., русской и переводной. В этой связи упоминается повесть Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» («обращение русской литературы в «Лизин пруд»), а также роман Г. Виланда «Агатон» и «пастушеская повесть» «Алексис». Отмечая дворянский, антидемократический характер многих популярных нравоучительных сочинений, Салтыков утверждает, что в настоящее время они представляются для «взрослого читателя» глубоким анахронизмом. Наивные наставления о пользе добродетели и советы о том, как надобно вести себя, сохраняются лишь в детской и «стрижиной» литературе («Вот лошадки для езды, /Пистолетик для стрельбы…» и т. д.).
Рецензия «О добродетелях и недостатках…» отличается от других полемических статей Салтыкова более резкой и подробной характеристикой политического смысла почвеннической проповеди нравственности. Салтыков прямо заявляет, что блюстителям порядка выгодно «стрижиное» смирение: «В самом воздухе есть нечто им <стрижам> покровительствующее». Далее Салтыков пишет: «А от кого же и можем мы ждать порядка, как не от тех, кои никогда беспорядка произвести не могут… Вот истинная причина возникновения «стрижей» и их процветания». И еще: «…процветание стрижиной литературы совершенно законно. Само общество обязано всемерно заботиться о возможном его продолжении, ибо в процветании этом заключается самое действительное отвлекающее средство, при помощи которого различные горькие заботы и думы уже не представляются уму с такою мучительною назойливостью, как это обыкновенно бывает, когда человек предоставлен самому себе и своим размышлениям». Как бы завершая эту систему намеков, весьма, впрочем, прозрачных, Салтыков заявляет: «По нашему мнению, стрижи могли бы даже служить отвлечением и в смысле политическом, если б политика не имела в своем распоряжении других средств, более быстро действующих».
Уничтожающим сатирическим приемом для характеристики «Эпохи» явилось объединение в одной общей рецензии «Объявления…», очерка «Рим», примечаний к статье «Монтаны», опубликованных в № 8 этого журнала, и двух претенциозных нравоучительных книжек, рассчитанных на мещанского читателя («О добродетелях и недостатках…» П. Б. Суходаева и «Зеркало прошедшего» г-жи Anonyme). Вот некоторые выразительные названия глав книжки Суходаева: «Пути провидения», «Сила совести», «Власть над собою», «Опасности общественных увеселений», «Гибельность сладострастия», «Благоприличие и неприличие в общежитии» и т. д. В начале каждой главы — эпиграф — образец «философического» пустословия: «Как гармонирующая нашим чувствам природа есть проявление мысли и слова божия к человеческому духу — так дух наш проявляется через наши мысли и слова… П. Суходаев». Характерен верноподданнический и богобоязненный тон этого сочинения, которое заканчивается следующими словами, написанными, по выражению Салтыкова, в «забвении чувств»: «Очисти мой смысл, боже, освяти волю мою, да избегну опасностей, которые нередко свершаются с нами на скользком пути к свету и совершенству». Хотя сочинение «Зеркало прошедшего» отнюдь не назидательное, а, наоборот, «интимно- лирическое» («Исповедь сокрушенного сердца»), смысл его — все тот же. «О слабость человеческая! — пишет автор. — Мы имеем прекрасные правила, которым следуя не отступили бы ни на шаг от добродетели». Кончается книжка восклицанием: «Господи помилуй, господи помилуй!»
Повесть представляет сентиментальное изображение любви героя к пастушке Делии (Хлоя — имя матери Алексиса, с добродетелями которой сравнивается благонравие Делии). Острая сатирическая оценка Салтыковым поведения героев повести подтверждается такими, например, описаниями: «Прочие рассказывали о своих приключениях и казали дары, полученные ими от их возлюбленных; Алексис же имел единое о Делии воображение; к восстановлению счастия его и того было довольно». И далее: «Они вкушали все то блаженство, которое токмо на земли может быть для человеков. Жизнь их не иное что была, как цель утех невинных, коих прелести всечасно возрождали любовь и добродетель». Общественная тенденция повести выражена автором прямо: «У народа столь любо-мудрого довольно и единой любви, мнится мне, для утверждения общего согласия».
