Том 7. Произведения 1863-1871

революционного дерзания и самоотвержения. Утверждение жизненного идеала активной переделки мира ведется на наиболее трудном и злободневном материале судьбы политического ссыльного, непосредственной жертвы «порядка вещей». Но эта тема требовала искусной зашифровки, ее нечасто удавалось затрагивать в легальной демократической печати (ситуацию, подобную описанной в начале «Годовщины», изобразил лишь Некрасов в стихотворении «Еще тройка» — 1867; см. также «Письмо двенадцатое» цикла «Письма о провинции» Салтыкова в наст. томе). В «Годовщине» эзоповским прикрытием запретной темы послужил мемуарный экскурс.

Как и другие произведения Салтыкова этих лет, «Годовщина» звала «детей» к идейной стойкости, к верности традициям революционеров 60-х годов и утверждала «энтузиазм к добру и истине» в качестве подлинной основы человеческой красоты.

Сегодня мне сорок лет. — В действительности Салтыкову в 1868 г. исполнилось 42 года. Об истинном поводе к написанию данного очерка см. выше.

О счастии с младенчества тоскуя…— Начальные строки стихотворения Баратынского «Истина».

Впоследствии опытные люди удостоверили меня, что идея о «счастии» может по временам оказываться равносильною злодейству…— Намек на официально инкриминировавшийся Салтыкову в 1848 г. «вредный <социалистический> образ мыслей» (см. выше текст обвинения, средактированный лично Николаем I).

…как вы видели это из первого моего рассказа…— То есть из «Повести о том, как мужик двух генералов прокормил», которая первоначально открывала цикл «Для детей» (см. выше).

Добрая душа

Впервые — ОЗ, 1869, № 3, стр. 130–140 (вып. в свет 10 марта), с цифрой «V», относящейся к циклу «Для детей» (см. выше).

Рассказ «Добрая душа» связан с воспоминаниями Салтыкова о вятской ссылке, с ее двадцатой годовщиной — см. выше комментарий к рассказу «Годовщина», — и написан, вероятно, также во второй половине 1868 г. Их объединяет обращенная к молодому поколению проповедь «горения сердца», душевной открытости всем горестям и бедам народным.

В «Доброй душе» Салтыков ставит ту же проблему «о народе историческом» (как он выразился в известном письме 1871 г. в редакцию «Вестн. Европы»), которую одновременно разрабатывал в «Истории одного города»: о темноте, пассивности и ожесточении масс. Причины народного «глуповства» писатель усматривает в «узах тесных» — в вековом бесправии, забитости и нищете русского крестьянства.

Образ героини рассказа — Анны Марковны Главщиковой восходит к одной из вятских знакомых Салтыкова. Ранее она была выведена в «Губернских очерках» под именем Пелагеи Ивановны (стр. 113–114 и 241–247 в т. 2 наст. изд.). Влияние этой «доброй души» на свое духовное развитие Салтыков всегда оценивал очень высоко. Горестные монологи Анны Марковны о крестьянской доле (перекликающиеся с речами Якима Нагого в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова) звали передовую молодежь проникаться нуждами и страданиями народа и обращаться к нему со словами правды о его положении и истинных интересах (в этом отношении монологи Главщиковой предвосхищают речь учителя-демократа Крамольникова к крестьянам в рассказе «Сон в летнюю ночь» — 1875; т. 12 наст. изд.). Облик и миросозерцание простой женщины, возвысившейся в своей «работе мысли» до понимания социальной обусловленности нравственной жизни человека, убеждал читателя-друга в возможности и успешности революционно-просветительной работы в народе.

Рассказ был сочувственно встречен критикой (см. стр. 614).

…в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал…— то есть в Вятке — см. «Годовщина».

…в своем роде «узник», хотя и хожу каждый день на службу в губернское правление…— Ссылка Салтыкова сопровождалась переводом его из петербургской канцелярии военного министра в чиновники вятского губернского правления.

…в газетах <…> пишут, кто мужик оттого беден, что пьет не в меру! — См. комментарий к «Письму шестому» из цикла «Письма о провинции».

…есть такие ответы <…>. Но как могла дойти до них простодушная мещанка города Крутогорска? — Речь идет о «теории невменяемости», невиновности отдельного человека в преступлениях — следствиях ненормального устройства общества, что проповедовалось социалистами-утопистами.

…я мог бы рассказать, как она учила детей идти прямою и честною дорогой <…> но предпочитаю возвратиться к этому предмету в особом рассказе. — Этот замысел не был осуществлен.

Испорченные дети

Впервые — ОЗ, 1869, № 9, стр. 273–310 (вып. в свет 12 сент.), с цифрой «VI» перед заглавием, относящейся к месту рассказа в незавершенном цикле «Для детей» (см. выше). При жизни Салтыкова не перепечатывалось.

Сохранился неполный черновой автограф. Текст в рукописи кончается замечаниями Сапиентова на первое «сочинение»: «…любезною его родительницею. Сапиентов» (стр. 381 наст. тома). Заглавие: «Для детей. VI. Дети-литераторы». Начальная часть озаглавлена: «Предисловие, объясняющее происхождение литературного общества». Сочинение «Добрый служака» последовательно озаглавлено: а) «Воспоминания лихого служаки»; б) «Лихой служака. (Из моих воспоминаний)»; в) «Добрый служака. (Из моих воспоминаний)»; подзаголовок: а) «Сочинение 11-летнего кадета Младо-Сморчковского»; б) «Сочинение 11-летнего Гриши Младо-Сморчковского [второго] первого».

Текст рукописи, изобилующей не столько правкой, сколько характерными для Салтыкова вставками на левой половине листа, близок, в своей окончательной стадии, к тексту ОЗ. В первопечатном тексте, по сравнению с автографическим, отсутствует один эпизод — разговор Сапиентова с Пашей, изменено имя — «Ваня» вместо «Миша», изменена должность Туманова — в автографе он именуется градоначальником, кроме того, сделаны небольшие сокращения и проведена некоторая стилистическая правка. Автографический текст полнее первопечатного и в отдельных деталях.

Приводим четыре варианта чернового автографа.

К стр. 366, вместо абзацев «Остановившись на этой мысли…» и «— Сударыня! — говорил он…»:

Остановившись на этой мысли, он задал питомцам сочинение на тему «Добрый служака». Дети тотчас же поняли требование своего наставника, исключая, впрочем, Паши, который никак не мог взять в толк, чего хочет от него Степан Петрович.

— Я не знаю… я маленький! — говорил он своему наставнику.

— Однако представь себе, душенька, что ты, например, градоначальник! — пояснил Сапиентов, — представь себе, что твоя добрая маменька внезапно назначила тебя на сей важный пост, — как бы поступил ты в сем разе? Был ли бы ты благосклонен или неукоснительно строг, или же совместил в себе и то и другое? Utile — dulci[262], как выразился древний поэт?

Паша вздохнул и пожаловался было Катерине Павловне, но его высекли. Наконец, видя, что исполнение наставнического требования во всяком случае неизбежно, он должен был покориться.