всегда на вы. «Подвиньте ко мне анестезирующее средство». «Вы условились с ним о времени приема?» «Как дела, дочка, хорошо провели выходные дни?»
Когда он уезжал в командировки на какой-нибудь симпозиум и мать оставалась в клинике одна, чтобы убирать помещение и назначать часы приема, для нее наступали короткие периоды счастья. Она чувствовала себя хозяйкой консультации и начальницей пациентов. Лучи солнца беспрепятственно проникали через широкие окна большой квартиры, и покой был абсолютным. Кабинет доктора, со всеми его титулами и дипломами, заключенными в рамки и вывешенными на стены для всеобщего обозрения, оставался затемненным, и в нем царила тишина. Кожа кресла сохраняла его специфический запах, приятный запах хороших духов, что угнетало мою мать, потому что напоминало ей и об обращении на вы, и о позолоченной оправе очков, и обо всей этой ужасной официальности отношений, которые унижали девушку в халате, застегнутом на все пуговицы.
«Надеюсь, вам у нас нравится. Я не знаю, что бы я делал, если бы вы вдруг ушли?»
Так что она получила вполне объяснимое удовольствие, когда сообщила доктору, что сожалеет, но должна его покинуть, потому что выходит замуж. Он спросил ее, хорошо ли она подумала. «Мне кажется, вы слишком молоды для этого», – сказал он ей. А моя матушка ответила, что в раздумьях не было нужды, так как она встретилась с чудесным человеком, и в этот момент прочитала во взгляде доктора нечто вроде расстройства. Я всегда с энтузиазмом разделял радость матери по поводу того триумфа. Итак, по-моему, она была счастлива, и все то, что в таких случаях обычно говорят, сказал оставшийся на бобах бедняга.
Однажды я спросил ее, несколько наивно, почему она его так невзлюбила.
– Что ты от него ожидала? Ведь это была всего-навсего работа.
– Мне хотелось, чтобы он обращался со мной как с человеком.
– Не знаю. Но он же не обращался с тобой как с собакой.
Тут мне вспомнилось, как Эду обращался с бедным Уго. Нет, он его не бил, но и гулять не выводил, никогда не ласкал и вообще не обращал на него внимания.
– Я оставила его консультацию в полном беспорядке. Ну и хрен с ним, – сказала она, полностью уходя в прошлое, которое оставалось для нее актуальным и делало актуальной ее ненависть.
– Если ты теперь увидишь его на улице, то притворишься, что незнакома с ним?
– Я его узнала бы, будь уверен.
– Ведь, может быть, он больше не носит очков в позолоченной оправе, полысел.
– У него и так уже была довольно большая лысина.
– Тогда забудь думать об этом типе.
– Но у него были очень мощные руки, так что он без труда удалял коренные зубы. И пальцы были просто чудовищные.
Я нашел, что мистера Ноги невозможно заинтересовать тем, что так волновало мать, тем более понять ее переживания, но были же у них за это время такие моменты, когда следовало отойти от грубой реальности и обратиться к своей прошлой жизни, включая детские годы, о которых всегда есть многое что рассказать. Но даже если это и так, то необходимость рассказать о моем детстве наводила меня на мысль о том, что детства у меня вообще не было. А если мистер Ноги, которому так нравилось болтать с матерью, рассказал ей о своем детстве? Он мог бы отравить ее своим сентиментальным ядом.
Впрочем, мне было очень трудно представить себе мистера Ноги предающимся воспоминаниям, я был почти уверен в том, что самым дальним, что хранилось в его памяти, была мертвая женщина в озере. На Страстной неделе мы решили отправиться на Сьерра-Неваду. Кое-кто из нас ходить на лыжах не умел, но я им сказал, что учатся этому моментально, а потом уже никогда не забывают, – это все равно что научиться ездить на велосипеде. Проблема в снаряжении. Некоторые не приобретают его, потому что не знают, понравится ли им ходить на лыжах. Лыжи и ботинки можно взять напрокат. Остальное придется набирать – в одном месте штаны, в другом – куртку. Соберем по возможности.
Когда я встретил мистера Ноги, он планировал, как провести уик-энд со своими учениками и ученицами, среди которых почти всегда находилась моя мать. С этих мероприятий она возвращалась, отнюдь не загоревшись энтузиазмом, словно в подобных экскурсиях вовсе не нуждалась. Он же, в свою очередь, не хотел упускать других возможностей.
– Ты почему не едешь на Сьерра-Неваду? – спросил он меня. – Некоторые твои сверстники идут.
Я объяснил ему, что меня ужасает перспектива одеваться огородным пугалом. Так все-таки ехать или не ехать. Я уже видел царственные вершины Сьерра-Невады, покрытые чудесной белизной. Видел синюю куртку, разрезающую голубой ветер в небесной чистоте.
– Без достойного снаряжения я никуда не поеду, – повторил я.
Он не настаивал, пребывая в задумчивости, возможно, решая задачу, где его достать. Я, со своей стороны, подумал, что он устал от моей матери и мое присутствие на лыжной станции освободит от нее мистера Ноги. У меня создалось впечатление, что за период между подарком ботинок, новогоднего костюма и возможного подарка лыжного снаряжения побудительные мотивы сильно изменились. Меня продолжало радовать то, что я не открыл ему секрет якобы замеченного тела женщины в озере, и это заставляло его испытывать душевные муки, которые он уже не мог разделить ни со мной, ни с моей матерью. И чтобы он не забывал об этом, я время от времени, совсем уж некстати и как бы невзначай, спрашивал его, не ходил ли он снова на озеро. Как я и ожидал, он отрицательно качал головой, испытывая великие душевные муки от этого единственного небольшого воспоминания.
На свадьбу Тани я надел костюм, которым так и не воспользовался в новогодний праздник. К тому времени у меня уже выросло все, что должно было вырасти, и одежда могла отныне служить мне бесконечно долго, согласно мнению матери, к которому она в том, что касалось непосредственно ее самой, никогда особенно не прислушивалась.
Церемония состоялась весной в замке в нескольких километрах от нашего поселка, и я был просто ошеломлен, увидев ее в таком одеянии рядом с седовласым мужчиной, который, казалось, мог бы быть ее отцом. Впрочем, он был бы отцом совсем непохожим ни на Ветеринара, ни на моего собственного отца, который вообще и на отца-то похож никогда не был. Ни один из отцов, которых я когда-либо видел, таким не был.
Таня представила меня как близкого друга, друга, которого она очень любит, и он посмотрел на меня с высоты человека, носящего шелковые галстуки и костюмы, сшитые на заказ. Кроме того, он был обладателем серых, холодных глаз и лица, не знавшего улыбки по меньшей мере в течение последних десяти лет. Было заметно: он сделал перерыв между двумя деловыми встречами, чтобы исполнить формальности, которые позволяли ему взять в жены Таню. Ничего другого не наблюдалось. Я был пустым местом, и Ветеринар, который мог поднять на руки огромную собаку, не изменившись в лице, да еще и спасти ей жизнь, тоже был пустым местом. Марина шла с ним под руку. Цветы и листья деревьев отражались в ее глазах. Она была живописно призрачной, не от мира сего. Замок казался ее естественной обителью.
Эдуардо сказал, что не может больше выносить того, что происходит: «Сейчас со мной что-нибудь случится». На нем был такой же, как у меня, костюм, тоже черный, только на брюках не было отворота. Белокурые блестящие волосы золотыми ручейками ниспадали на лацканы пиджака.
– Тебе не кажется несколько претенциозным это место?
– Мне тут нравится, – ответил я. – Недалеко от поселка и очень живописно.
– Я еще не видел ни одной свадьбы, в которой не было бы чего-нибудь смешного, – сказал Эдуардо, темные очки которого пускали солнечных зайчиков.
– Ты думаешь, Таня будет счастлива?
– Это же гангстер, неужели не видишь? Сестра всегда хотела стать подружкой гангстера.
Каждый раз, когда я видел сон, Таня была в нем все более далекой, все более несбыточной мечтой, потому что ее мечты не имели ничего общего с моими.
Ее мечта была о богатстве, о внушительном черном «мерседесе», о шофере и секретаре и еще о телохранителе. А я уже знал, что, сколько бы я ни крутился, никогда этого ей дать не смогу.
– Он, должно быть, дурак, – изрек я Эду.
– Думаю, мне не придется работать. Я посвящу себя тому, чтобы быть его шурином. Он всерьез принял то, что я сверходаренный. Так что теперь жизнь моя устроена.
Я вновь посмотрел на гангстера. За это время он стал еще больше, раздулся от собственной важности.
