на две лепешки. Под глазами огромные фингалы, а веки глаз не открываются по той причине, что с рассеченного лба на них натекла кровь и, застыв, образовала над ними твердую корку.
«Вот это ты погулял, Саша», — подумал я, и в этот момент вспомнил свое имя, которое, из-за временно помутившейся головы, забыл.
Итак, что имеется в чистом остатке? Я Александр Мечников. Вне всяких сомнений, меня зовут именно так. Вроде бы офицер чего-то и кого-то. Шел со своими людьми. Куда именно? Пока не вспомнил. Нас догоняли злые уродцы. Вместо четких лиц память выдала несуразные серые маски. Мы с ними дрались, и отогнали их, но они не отступали, и продолжали нас преследовать. Все шло неплохо, пока не подранили паренька, который бежал в самом конце строя. Мы, то есть я, пятеро бойцов и собака, вернулись за ним. Какая собака? Причем здесь собака? Туман. Листаю книгу памяти дальше.
У паренька, которому стрела попала в бедро, шансов на выживание не было. На него насели дикари, он хотел подорвать себя гранатой, но не успел. Ему скрутили руки, и отобрали смертоносное металлическое яйцо. Пока его крутили, налетели мы. Четверо бойцов и собака, остались против нескольких сотен врагов. Помню, что дрались мы жестоко, и помню, что отдал приказ отходить, а воины меня не слушали, и стояли рядом до конца. Подоспели наши основные силы, которые вернулись назад. Была стрельба, много крови, и жестокая рукопашная схватка в каком-то овраге. Мы победили, дикари опять отошли, а дальше, еще один провал. Снова бег, группы рассыпаются по лесу, и уже ночью получается так, что я остаюсь совершенно один, и только верный пес, имени которого я никак не могу вспомнить, по-прежнему рядом со мной.
Разумный пес и человек бредут по лесу, и движутся к городу. Что за город? Серая муть. Под утро, на нас налетели «зверьки», настолько хитрые и опытные разведчики, что их даже пес не почуял. Снова прореха в воспоминаниях, но есть кусочек, где раненый Лихой (оказывается, пса зовут именно так, а никак иначе) скулит и, припадая на разбитые лапы, пытается скрыться в лесу, а меня волокут по земле, и постоянно избивают. После этого долгая тьма, ощущения, как если бы меня несли на себе и везли на тележке. И вот, я очнулся.
Чем дольше я сидел у стены и перебирал воспоминания, тем больше всплывало мелких деталей и подробностей. Из них, подобно мозаике, складывалась картина произошедшего между нашим отрядом и дикарями боя. Трупов мы наваляли не меряно, боезапаса извели по половине боекомплекта, а дикари не отступали и шли за нами по пятам. Вечер и ночь прошли в движении. Под утро ранили Луку Бастико, и он, сопляк такой, решил поиграть в героя, про свое ранение промолчал и остался на месте. Отсутствие паренька заметили, отбили его и «зверьки» снова умылись кровью. Однако к ним подошла помощь, все же стойбищ рядом немало, и преследование продолжилось. Отряд миновал Заокский городок, когда снова случился бой и некоторые группы наших воинов оказались отрезаны от основных сил. Своих братьев по оружию удалось деблокировать, но при этом отряд распался на несколько частей. Так, мы с Лихим оказались сам друг посреди незнакомого леса.
Стрельба затихла где-то вдали и, судя по шуму, мои парни снова оторвались от противника. Оставалось только пробираться к Калуге, но мы с разумным псом не прошли и трех километров, как напоролись на засаду. Одним из последних воспоминаний, проявилось, как меня обезоружил какой-то неказистый малыш, ловко прыгнувший на мои плечи с дерева, а я всем своим телом, с разворота, сломал его хрупкое тельце об крупный и сучковатый осиновый ствол. Лихой и я, сдаваться не собирались, а дикари, по непонятной мне пока причине, пытались взять меня живым. Глупцы! Они поплатились за это как минимум тремя своими воинами, которых я убил в рукопашном бою, плюс еще двоих порвал разумный пес. Хотя, чему я рад, сам не понимаю, ведь в итоге-то, схватку проиграл, меня вырубили, а Лихого, верного друга и товарища, так и вообще, убили.
За свою, такую недолгую, жизнь, я второй раз попадаю в плен. В принципе это паршивая ситуация, и если в первом случае, в далеком Крыму, были варианты на удачный исход, и фортуна послала мне помощника из местных жителей, то в этот раз, вырваться из плена, шансы совсем невелики. Однако раскисать не стоит. Надо продолжать бороться за свою жизнь и беречь здоровье. Пусть, скорее всего, я вскоре умру, но я человек, а значит, и умирать должен не по скотским понятиям, а по-человечески, с высоко поднятой головой и жаром в сердце. Представится возможность сбежать или как-то выкрутиться, ухвачусь за нее, а пока необходимо попробовать привести себя в порядок и попытаться разобраться, где же я нахожусь.
Память более или менее восстановилась и тело проверено. Передвигаться могу, хоть и с трудом, преодолевая боли, но и это немало. Осторожными движениями я оторвал запекшуюся корку с век, попробовал их приоткрыть, дабы оглядеться, но это вышло только с одним левым глазом, которым я не увидел ничего, кроме все той же самой тьмы. Непонятно, то ли ночь, то ли я где-то под землей, в глубоком подвале, то ли ослеп. Второй глаз затянут гематомой, отгибаю пальцами набухшую кожу, и приподнимаю второе веко. Непроглядная тьма. Вроде бы не ослеп, глаза что-то различают, не свет, а его отражение, которое проникает в мое узилище. Скорее всего, сейчас ночь, со зрением норма, синяки пройдут, и все восстановится.
Перехожу на инвентаризацию одежды. На мне моя родная горка и берцы. Это очень странно, и не похоже на дикарей, которые обирают своих пленников сразу же, как только те попадают к ним в руки. Карманы вывернуты, отсутствует портупея, и на обуви нет шнурков. Еще раз, в надежде обнаружить хоть что-то полезное, не спеша, охлопал одежду. Пусто. Гребаные дикари изъяли все, до последнего клочка бумаги.
Заняться больше нечем, и остается только ожидать дальнейшего развития событий. Самый лучший вариант, поспать. В подвале сыро и температура далеко не самая комфортная, но сейчас я настолько разбит и ослаблен, что как только закрыл очищенные от кровавой корки веки, так сразу же провалился в сон. Сколько я находился во власти Морфея, не знаю, а разбудил меня скрип давно несмазанных дверных петель и яркий солнечный свет, потоком льющийся в темницу снаружи.
Глаза еле открылись, фингалы стали еще больше, чем были, и сквозь узенькие щелочки, я смог разглядеть, где же нахожусь. Это полуподвал с небольшими кирпичными ступеньками, ведущими наверх. Стены обшиты пожелтевшими от времени ровными досками, а на полу множество обглоданных костей, в основном звериных, но есть и человеческие, и склизкая зеленоватая плесень. Не самое лучшее место, в каком мне доводилось бывать, но выбирать не приходится.
Продолжить осмотр не получилось, в открытом дверном проеме появился странный сгорбленный человек. Первая моя мысль, что это горбун, но, приглядевшись, заметил, что на нем висит тяжелая дубовая колодка, которая пригибает его к земле. Позади него вырастает еще один человек, среднего роста дикарь, в какой-то шерстяной юбке, похожей на шотландский килт. Голой ногой, он сильно бьет человека в спину и тот, кубарем летит вниз и падает в кучу мусора. Как он не сломал себе ничего, не понимаю, видимо, имеет опыт подобных приземлений, а может быть, ему просто повезло.
Человек с колодкой быстро вскакивает на ноги и отбегает в дальний угол. Надо сказать, сделал он это очень вовремя, потому что сразу же вслед за ним, по ступеням покатились еще люди. Правда, без всяких пут и колодок, по виду, обычные сельские жители самых разных возрастов. В общей сложности, в подвале оказалось двадцать пять человек. Дверь закрылась, сквозь небольшую щель под ней, проникает неяркая полоса света и в помещении воцаряется мягкий полусумрак. Подвал относительно небольшой, а людей в нем битком набито. Дышать сразу же становится тяжело, пленники рассаживаются на пол, кто-то перешептывается, а кто-то даже плачет.
Мне хочется спросить своих сокамерников, где мы находимся, но распухший язык и разбитые губы, которые трескаются при малейшем движении, не дают мне этого сделать, и вместо внятных слов, пересохшее горло выталкивает только неразборчивые хрипы. Наконец, получается выдать нечто осмысленное:
— Люди, где мы?
Селяне обращают на меня внимание, но молчат как партизаны и только глупо лупают глазами. Зато человек с колодкой на шее, услышав мой вопрос, подобно скотине, расталкивая ногами сидящих на полу людей, быстро протиснулся ко мне. По рваным остаткам его одежды, я могу судить, что это бывший солдат, скорее всего, сержант, на одном уцелевшем наплечном погончике камуфляжа, видны дырки под металлические лычки. Колодка, которая держит руки этого человека в раскоряку, его не стесняет, он носит ее привычно и без всякого видимого напряжения. Сколько ему лет, не понятно, лицо и открытые части тела, покрыты грязью, машинным маслом и старой кровью, а голос подобен старческому дребезжанью.
