дебрям не утянешь, а что все же дотянули до Новграда, по большей части сменяли на любовь веселых женщин и выпивку. Но кое-что в рюкзаках все же осталось, и теперь офицеры определяли ценность того или иного трофея и решали, что выкинуть за ненадобностью, что продать местным жителям, а к чему стоит приглядеться повнимательней.
Я сижу за крепким дубовым столом под навесом, построенным в тени деревьев во дворе нашего временного пристанища. Через открытые настежь двустворчатые двери наблюдаю за всеми происходящими в обеденном зале процессами и маленькими глотками попиваю холодное местное пиво, только что поднятое местным хозяином из ледника. Как говорится, и жизнь хороша, и жить хорошо. Никто не тревожит, никакой особой суеты вокруг нет, враги где-то далеко, а до выхода в поход еще целых восемнадцать часов. Масса свободного времени, которое можно потратить на отдых.
Только про это подумал, как спокойствие и тишину разорвал донесшийся из обеденного зала гневный крик Игнача:
— Это что за хрень, боец? Ты чего, совсем от жадности голову потерял, что эту гадость в рюкзаке держишь?
Следом, практически неслышный голос кого-то из молодых парней, который оправдывается и что-то объясняет лейтенанту. Кажется, это один из одесситов, некогда освобожденных нами в Средиземном море, а затем, после учебки на Сицилии, частично влившихся в отряд. Мне стало любопытно, в чем собственно дело и, повысив голос, я позвал командира пластунов:
— Игнач.
— Чего? — из открытых дверей появилась сутулая и несколько долговязая фигура.
— Это я хочу спросить, чего. В чем боец провинился?
— Сейчас покажу.
На несколько секунд казак скрылся в здании, снова появился во дворе, быстро пересек его, сел напротив меня и положил на стол длинный и широкий узорчатый пояс, сплетенный из окрашенных в серый цвет тонких кожаных ремней и золотой проволоки.
— Красивый пояс, нормальный трофей. Чего на парня зря кричать? — мельком взглянув на этот предмет, произнес я.
— А ты повнимательней к этой вещице присмотрись.
Отставив в сторону толстую стеклянную кружку с пивом, я посмотрел на пояс, и мне, чуть было не поплохело. Все бы ничего, прекрасная поделка ручной работы. Вот только кожа в плетении была человеческая, а помимо нее, в прослойках ремней, россыпью были раскиданы вкрапления неких темно- коричневых капель, и в то, что это краска, мне как-то не верилось. В дневниках профессора Шульгина, в самом конце, было несколько записей о подобных поясах, которые он называл странным словом «инката». Правда, я считал, что покойный психолог, когда в подробностях описывал «инкату» и ее предназначение, от перенесенных испытаний и нервного истощения уже был не в своем уме, и зачастую принимал фантазию за реальность. Однако с момента его гибели минуло более сорока лет, а передо мной лежит точная копия того предмета, который он описывал. Раз так, значит, скорее всего, и назначение этой самой «инкаты» не изменилось.
— Да уж, вещица своеобразная и не стандартная, — откинувшись на спину, и прижавшись к дереву за моей спиной, я взял свое пиво и сделал солидный глоток. — Где боец ее добыл?
— Говорит, что возле котла с наркотическим пойлом лежала. Видимо, шаман ее забыл, когда драпал.
— Парень понимал, что кожа на ремне человеческая?
— Да.
— И зачем он тогда ее взял?
— Проволока золотая. Говорит, что хотел ее вынуть, а пояс сжечь, — лейтенант посмотрел по сторонам и добавил: — Мне кажется, что это не просто так, куски человеческой шкуры сплетенные воедино, а нечто большее. Больно уж эта штука мне по нервам ударила. Как увидел, так сразу в холодный пот бросило. Мечник, ты с дикарями общался, может быть, знаешь про нее что-нибудь?
— Кое-что знаю, Игнач. «Зверьки» о таких поясах ничего не говорили, по крайней мере, я такого не слышал, а вот в дневниках профессора Шульгина некоторая информация имеется. Помнишь, я про ритуальные убийства говорил и про содранные с людей шкуры?
— Помню.
— Ты знаешь, в колдовство и магию я не очень верю, а про ритуалы «зверьков» рассказывал, чтобы их серость и дикость бойцам, кто с ними в первый раз столкнулся, без всяких прикрас показать. А сейчас я тебе вот что скажу. Эта мерзость, — я кивнул на пояс, — называется «инката» и она реально опасная вещь. Дикари ее на самом деле считают великой ценностью, и если бы я знал, что она с нами и понимал, что это такое, то приказал ее в стойбище оставить. Слишком сильно Шульгин этого предмета боялся. Вроде бы крепкий и умный человек был, а как речь о нем заходила, так создается ощущение, что записи вел мистик или пересмотревший фильмов ужасов неврастеник с суицидальными наклонностями. Удивлен, как дикари нас так легко после разгрома стойбища со своих территорий выпустили. Везунчики мы, но пока пояс с нами, это гарантия того, что «зверьки» нас в покое не оставят. По идее, за этот предмет они должны были до самого конца биться, и сейчас они могут попытаться вернуть его любой ценой. Если «инката» будет уничтожена или окончательно потеряна, все племя должно пойти на верную смерть, так что они попытаются ее отбить. Я в этом уверен почти на сто процентов, так что когда покинем город надо смотреть в оба. Шаман, падла, уцелел, и собрать воинов ему ничего не стоит, на это авторитета Косе хватит.
— Раз ты так говоришь, значит, так оно и есть. Будем остерегаться.
Игнач замолчал, однако в его глазах был немой вопрос, и я спросил:
— Хочешь знать, что это такое?
— Конечно.
— Шульгин писал, что в древности, тысячи лет назад, люди верили, будто бы у каждого племени или народа может появиться предмет, который даст ему превосходство над врагами, оградит его от неприятностей и бед, и будет помогать в повседневной жизни.
— Артефакт что ли?
— Примерно так, но профессор в своих дневниках использовал название «инката». У кого-то это камень, икона, статуя, идол, меч, копье, щит или иное какое оружие. У других, предметы одежды и символы власти: корона, скипетр, жезл, перстень, драгоценный камень или заговорная руна. Получаются эти «инкаты» из побед племени, из его крови, великих желаний, чаяний или жажды жизни. Знающие жрецы, шаманы, монахи или ведуны могут собирать энергетику народа, накопленную в этих артефактах, и использовать ее во благо или во зло.
— Это вроде намоленых икон? — спросил казак.
— Да, но в случае с дикарями использовался иной способ создания сильного артефакта. «Зверьки» племя молодое, огромных жертвоприношений себе позволить не могли, и подвигов, когда народ, перебарывая и не жалея себя, достигает великой цели, за ними тоже нет. Они пошли по другому пути, и стали собирать всю силу и удачливость своего племени в одном предмете постепенно, капля за каплей.
— А разве это возможно?
— Они считали и видимо до сих пор считают, что да. Сначала из тела убитого в особый день по ритуалу человека берут кусок кожи и делают из него ремень. Затем к нему добавляют второй. Оба ремня переплетают между собой, а самые лучшие воины племени, шаманы и сильнейшие вожди, дают колдуну волосы, ногти, жир, кровь, сперму и грязь с тела. Чародей все это смешивает с особыми снадобьями, варит, выпаривает, и в конце получает выжимку. Видишь, коричневые точки на коже?
— Заметил уже.
— Вот это она и есть, выжимка, обработанная клеем и намертво приклеенная между ремнями. Год от года ремней и темных точек становится все больше, пояс постоянно переплетается и могущество его растет. В общем, для общества «зверьков» это штука чрезвычайно важная.
Игнач пристально посмотрел на меня, признаков сумасшествия или психического расстройства не заметил, осознал, что я не шучу, и спросил:
— Ты это серьезно?
