подсел старый Реймо.
Он начал рассказывать о прошлом Норвегии. Роми переводил слова старика, и Ломов чувствовал в них вопрос: «Сколько же будет продолжаться так? Будем ли мы когда-нибудь свободны и самостоятельны?» Старый Реймо говорил о господстве Швеции над Норвегией, гнёте датской династии королей, хозяйничании в стране англичан, немцев…
Вдруг старый Реймо спохватился: вспомнил о мачте для шхуны. Он побежал к соседу просить её.
Разведчики под впечатлением его рассказа молча курили.
— Тёмный, забитый, а смотри, как в политику ударился, — первым нарушил тишину Шубный. — Чтобы вот так все проснулись, открыли глаза.
— Верно, Шубный, — поддержал Ломов.
— А вот прогоним немцев, и пусть живут по-новому, — пробасил Борисов. — А как же вы думаете?
— Правильно, Миша, — из угла откликнулся Ерошин. — Мы кровь прольём, освобождая норвежцев, да и они немало выстрадали не для того, чтобы на них снова какой-нибудь пришлый дядя верхом ездил.
В этот момент сломя голову влетел старик Реймо. Разведчики насторожились. Реймо говорил долго, забыв, что русские его не понимают. Роми перевёл всё по порядку, и, ещё не дослушав его, Ломов сообщил разведчикам о начале наступления войск Карельского фронта в Заполярье.
Оказывается, в посёлок возвратились два норвежца, бежавшие из лагеря. Они-то и принесли эту радостную весть. Старый Реймо столкнулся с ними в дверях соседа, когда уходил с мачтой.
Разведчики всполошились. Выйдя к морю, они надеялись до начала наступления возвратиться на Рыбачий. Известие старого Реймо обрадовало их и в то же время огорчило. Без них начиналось то большое, о чём они с надеждой мечтали три года.
— Товарищ лейтенант! — заглушая разговор, обратился Чистяков. — Может, нам навстречу выйти, быстрее дело будет?
Ломов поднял руку. Разговоры смолкли.
— Наступление началось ночью, можно сказать, сегодня утром, — тихо начал Ломов. — Морская пехота с Рыбачьего пойдёт навстречу Карельскому фронту через сорок восемь часов. Только завтра ночью, товарищи!
Больше говорить было не о чем. Матросы, возбужденные, подталкивали один другого, быстро одевались, шутили.
Из сеней торопливо вошёл Громов, стоявший на вахте, и тревожно сообщил:
— Немцы идут!
Ломов бросился к окну. За дорогой под сопкой он увидел около десятка немцев. Они полукольцом, охватили сарай на краю поселка, перебегали от валуна к валуну.
— Спокойно, товарищи! — остановил Ломов засуетившихся матросов.
Известие Громова всполошило разведчиков. Полуостров Рыбачий, казавшийся матросам до последней секунды таким близким, растаял как в тумане. Сознание каждого было занято мыслью о предстоящем бое, неожиданном для всех.
Немцы залегли около сарая, не больше чем в ста метрах от дома, в котором находились разведчики. Они открыли автоматный огонь по сараю, потом поползли к нему. Сначала Ломов подумал, что немцы напали на след разведчиков, но тут же понял, что ошибся.
— Товарищ лейтенант! Фашисты кого-то ловят, — вполголоса сказал Чистяков. — Не партизан ли? Смотрите, немца ранили! Отстреливаются…
Ломов согласился с предположением мичмана. Он уже не мог спокойно наблюдать за врагом, который настиг кого-то и готов был растерзать. Лейтенант разделил разведчиков на две группы, и вскоре матросы с двух сторон двинулись на немцев с тыла. Ломов с Борисовым и Шубным заходили со стороны поселка, Чистяков с остальными, среди них был и Роми, ползли от дороги, которая спускалась с сопки. И только радист Башев с тревогой наблюдал за разведчиками через окно.
Немцы прекратили автоматную стрельбу. Сарай стоял мрачный и молчаливый, казалось, в нём не было никого. Но стоило хотя бы одному из немецких солдат подняться и пробежать несколько шагов — из сарая гремел выстрел. Разведчики всё ещё ползли, когда неожиданно увидели бегущего к сопке немца. Он залёг, потом пробежал ещё и торопливо стал карабкаться вверх и вскоре исчез. Матросы только сейчас увидели на сопке грузовую машину. Немец вскоре появился снова, держа в руках моток пакли. Он спустился с сопки, свернул к сараю и залёг.
Ломов не сводил глаз с этого солдата. Матросы укрылись в камнях, не шевелились, ждали приказа командира.
Вскоре солдат приподнялся и швырнул горящий моток на крышу сарая. «Вот что задумали, — мелькнуло у Ломова, — решили сжечь. Не выйдет!»
Пламенем охватило угол ветхого сарая, огонь быстро пробежал по крыше. Ломов поднялся, вскинул автомат и, не спуская глаз с немцев, открыл огонь. Рванулись Борисов с Шубным. Они били в упор и только трое уцелевших немцев, как дикие козы, бросились бежать к сопке в сторону горящего сарая, потом метнулись к дороге, налетели на группу Чистякова и сразу были скошены несколькими автоматными очередями. Бой длился меньше минуты.
Немец, который поджигал сарай, даже не пытался убежать. Лезть на сопку к автомашине он не решился, его могли легко убить. Он поднял руки и, перепуганный, пошёл к разведчикам.
Огнём уже охватило крышу, стены сарая, а к небу потянулся сизый столб дыма.
Ломов с Борисовым бросились к горящему сараю. Когда они подбежали к двери, к ним навстречу, весь в дыму, выскочил высокий и худой человек. Он был страшен. Перекошенным в ужасе ртом незнакомец жадно хватал воздух. Ломову и Борисову показалось, что одежда на спасённом человеке горит. Они стащили с него куртку, но она не горела, как показалось вначале. Из кармана куртки вывалился пистолет с отведённым назад затвором. Ломов догадался: человек стрелял до последнего патрона.
Ломов участливо взял под руку неизвестного и, приглядевшись к нему, воскликнул:
— Ланге!
Тот протёр воспалённые, слезившиеся глаза и, часто моргая, посмотрел на разведчиков. Он уставился на подбежавшего Чистякова, и вдруг лицо его дёрнулось, застыло в ужасе.
— Как он очутился здесь? — недоумевая, спросил Чистяков. — Их же отправили в Мурманск.
— Странно… Немцы чуть не ухлопали его, — пожал плечами Ломов.
Ланге всхлипнул и зарыдал. Он распростёр руки и дрожащим голосом проговорил:
— Боже мой! Опять вытащили меня из могилы вы… Не гадайте, как я очутился здесь — Ланге снова вспомнил слова Уайта… — Я всё расскажу, когда у вас будет время.
Подбежавший Шубный доложил командиру, что в сарае больше никого нет.
— Все быстро в посёлок! — громко приказал Ломов.
Разведчики подобрали немецкие автоматы и вместе с пленным и Ланге поднялись на сопку. Они остановились около автомашины. В кузове лежало восемь туго набитых вещевых мешков с продуктами и бельём. Разведчики сняли вещевые мешки, свалили машину в кювет, разбили её так, как будто в неё попала бомба. Возвратились в посёлок, когда уже начало темнеть.
Около дома старого Реймо собралось несколько пожилых норвежцев. Они о чём-то возбужденно говорили, потом вдруг принялись обнимать матросов.
Все вошли в дом. Разведчики, разгорячённые и весёлые, присели было отдохнуть, стали угощать норвежцев махоркой, но Ломов приказал собираться.
Старый Реймо поил водой утомившихся матросов, гордый и счастливый поглядывал на своих друзей- норвежцев. Только сейчас разведчики заметили, что он одет по-праздничному.
Ломов подозвал Роми и велел ему раздать народу захваченные вещевые мешки.
Роми кивнул головой и спросил:
— А немецкие автоматы?
— Они твои, а что с ними делать, сам знаешь, — ответил Ломов.
Лейтенант первым подошёл к старушке, склонил голову и пожал её костлявую маленькую руку. Она встрепенулась, выпрямила сгорбившуюся спину и трижды перекрестила Сергея. За ним подошли остальные разведчики. В молчаливых рукопожатиях и выражениях лиц матросов старая норвежка чувствовала
