— Значит так, бойцы, — по-хозяйски подбоченясь начал я, уверенный, что Рыжий меня поддержит, — похватали лопаты, и чтоб через два часа траншея была вырыта. Вопросы?
Какой-то здоровый парень хмуро спросил меня:
— А ты не охудел, душара, дедов припахивать?
Впрочем, спросил он это не совсем уверенно. К нему тут же подскочил Рыжий со сжатыми, готовыми полететь в морду кулаками. Кулаки у него были в конопушках, но хорошо «набитые».
— Вопросы, урод?! Слушай, что тебе целый младший сержант говорит! Схватил лопату и начал шуршать! Вопросы, я тебя, урод, спрашиваю?!
Вид у Рыжего был такой грозный, что я и сам перепугался. Не было никакого сомнения, что крепкие кулаки обрушатся на голову строптивого деда, если он замешкается с лопатой. Тот согласно вздохнул, отбросил окурок и нагнулся за лопатой.
— Вы, двое, — я повернулся к Манаенкову и Жиляеву, — зацепили ломы и начали долбить грунт!
Жиляев и Манаенков, уже не сомневаясь, послушно взяли ломы и изобразили ленивое потюкивание по земле, причем ни Жиляев, ни Манаенков даже не посмели вспомнить, что и они тоже — младшие сержанты. Оставались трое, но дело было сделано: моральная победа была на нашей стороне.
— Кто что не понял? — повернулся к ним Рыжий, — У кого какие вопросы?
И эти трое разобрали инструменты.
— Значит так, уроды, — стал вдохновлять Рыжий, — чтоб через час я в этом месте наблюдал траншею. Приду, проверю, убью. Вопросы?
Вопросов ни у кого больше не было. Была предельная ясность в понимании текущего момента.
— Пойдем, по полку, что ли пошляемся? — спросил меня Рыжий, — посмотрим: что за полк?
Воодушевленный первой одержанной победой, я предложил сначала пойти к нам в палатку попить чай. Дневальному Золотому строгим голосом без улыбки была дана команда соорудить для товарищей младших сержантов пару кружек чая. Золотой, было, подивился такой моей наглости, но возразить не посмел и через пять минут кипятильником сделал нам две кружки кипятка, в котором мы растворили пакетики чая.
— А чего это ты на них буром попер? — спросил меня Рыжий за чаем, покачивая носком сапога.
— А ты что? В учебке не наработался? — ответил я вопросом на вопрос, — Я лично — на всю оставшуюся жизнь. У меня уже при слове «лопата» на ладонях мозоли выступают.
— Так-то оно так, — задумчиво протянул Рыжий, — только вечером мы с тобой огребем по полной.
— От кого это? — я чуть чаем не поперхнулся.
Вот уж не чаял ни от кого «огребать».
— От дедов.
— Это за какие такие заслуги мы от них огребем?
— Как за какие? За боевые! За то, что старший призыв припахали.
— А-а, — протянул я и махнул рукой, — только-то? Не думай об этом.
— Как же не думать? Всю грудь отшибут и по голове достанется!
— Володь, — мне хотелось его успокоить, — ты в своей жизни когда-нибудь по морде получал?
— Да сколько угодно.
— Тогда чего бояться? Разом больше, разом меньше. Наше с тобой дело — духовское. По морде получать нам с тобой по сроку службы положено.
— Это верно, — согласился Рыжий.
— Только, Вован, никто нас с тобой сегодня и пальцем не тронет, а может и похвалят за проявленную смекалку.
— С чего это ты такой уверенный? — Рыжий посмотрел на меня с недоверием и надеждой.
— Логика, — пояснил я, — головой надо думать!
— И чего ты надумал?
— Того.
Я полез за сигаретой, не торопясь прикурил ее, затягивая время, чтобы Рыжий немного поёрзал.
— Да не тяни ты! — не выдержал он.
— Ну так вот, — я тонкой струйкой выпустил дым и прищурившись смотрел как он растворяется в воздухе синими клубами.
— «Того! Ну! Вот! Значит! Потому, что!» — Рыжий не выдерживал моей манеры говорить медленно. Так говорят у нас в Мордовии: растяжно «выпевая» все гласные. Непривычный человек всякое терпение потеряет, пока дослушает конец предложения, — да не тяни ты, Мордвин, говори толком.
— Да успокойся ты. Ты сам посуди: кого взяли копать траншею?
— Кого? Нас, — догадался Рыжий.
— «Нас — ватерпас!», — передразнил я его, — нас с тобой взяли потому, что мы — духи. Нам положено пахать и сеять. А остальных за что?
— Как за что? Зампотыл приказал, — уверенно объяснил Вован.
— А почему он дембелям не приказал? Их человек сорок стояло на плацу и они ржали как кони, когда Марчук людей для этой траншеи выбирал.
— Почему? — Рыжий посмотрел на меня, ожидая дальнейших объяснений.
— Потому, что дембеля послали бы его по азимуту. Вот почему!
Я затянулся сигаретой, переводя дух. Одно дело — думать, и совсем другое — объяснять ход своих мыслей.
— Где сейчас весь полк? — спросил я у Рыжего.
— Как где? На операции.
— А где все достойные пацаны?
— С полком, — начал догадываться Рыжий.
— С полком, — согласился я, — тогда кто остался в полку?
— Те, кого не взяли на операцию.
— Молодец! — похвалил я его, — не зря лычки носишь. А кого не берут на операцию?
— Чмырей? — Рыжий аж засмеялся от такого простого объяснения.
— Чмырей, — подтвердил я, — кроме того, пока вы в карантине тащились, дядя Андрюша, — я погладил себя по голове, — на губе парился.
— И что?
— А то! Жиляева и Манаенкова я на губе видел. Сидел с ними в одной камере. Один вентилятором работал, второй в свой сапог ссал. Чмыри — они и есть чмыри.
Я устал объяснять. Кроме того, воспоминание о том как Манаенков превратил свой сапог в сортир, вызвало у меня отвращение. Я сплюнул на пол.
— А-а, — просветлел Рыжий, — голова! Мордвин, мордвин — а соображаешь.
— Да уж, не дурее хохлов буду, — согласился я с ним, — допивай и пойдем наших орлов проверим. Только ты уж с ними построже.
— Правильно. Нечего их распускать, — поддакнул Рыжий.
Когда мы подошли к умывальнику, то двое из шестерых вяло ковыряли в земле ломами, а четверо курили и задумчиво рассматривали, как ломы скребут по гравию. От умывальника в указанном направлении шла не траншея, а неглубокая канава. Даже не канава, а бороздка. Было понятно, что пока сержанты гоняли чаи, парни работали в полноги.
Рыжий оценил ситуацию и сокрушенно покачал головой:
— Да, уроды, — печально вздохнул он, — по-хорошему вы не понимаете. За полтора года в армии так и не научились работать без палки.
Я осмотрелся вокруг себя: в пределах прямой видимости шакалов видно не было. Дорога к расправе — короткой, но чувствительной и справедливой — была открыта. Две недели назад я уже ударил человека по лицу. И даже немного повредил это лицо. А человек-то был приличный. Наглого и дерзкого Амальчиева с этими млекопитающими не сравнить. А я его по «таблу». Внутреннее табу на неприкосновенность человеческой личности было раз и навсегда во мне сломано Северным Кавказом в укромном закутке парка. Больше меня никакие моральные запреты не сдерживали. Слов худых не говоря я наотмашь залепил
