тысячами и автоматный треск стоит на всю округу. К нам стали подтягиваться болельщики и любители. Солдаты и офицеры раскладывали плащ палатки и оборудовали свои огневые рубежи рядом с нашим.
Стали делаться ставки.
Калиниченко предложил пари. На тех же семидесяти метрах расставили по десять автоматных гильз. В магазины снарядили по десять патронов. Условие: стрельба из положения стоя, так как бывшему комсомольскому вожаку жаль было мять и пачкать свою наглаженную «эксперементалку».
Двадцать одиночных выстрелов с соседних рубежей и результат: старший лейтенант Калиниченко — два, младший сержант Семин — шесть.
За минуту работы я стал богаче на две пачки печенья «Принц Альберт» и банку сгущенки. Капитан — начальник строевой части сделал меня богаче на три банки «Si-Si».
Мне понравилась такая жизнь.
Подошли взводники из пехоты. Они посмотрели как я «обстрелял» комсомольца и штабиста и предложили «зарубиться с ними. В запале пари мной было принято. Я «забился» с каждым из них на печенье и сгуху.
Отчертили три огневых рубежа. Расставили тридцать гильз на семидесяти метрах. Болельщиков собралось уже наверное полсотни. Условие то же: стрельба из положения стоя.
«Ну чистый биатлон!».
Результат: лейтенант — восемь гильз, старлей — пять, младший сержант — семь.
Пари я не проиграл и не выиграл, просто предложил старшему лейтенанту заплатить свой проигрыш летехе.
Больше я с пехотными взводниками на интерес не стрелялся. Так, на всякий случай. Да и денег жалко — их у меня и так мало.
Слушок о наших «перестрелках» дошел и до комбата. Однажды, когда мы с Рыжим стреляли, а болельщики делали свои ставки, к нам подошел комбат с АКСом в руках. Он не вмешиваясь посмотрел как мы стреляем, а когда мы отстегнули магазины для перезаряжания, предложил:
— А слабо вам майора за пояс заткнуть?
Готовая слететь с языка фраза: «на что стреляем, товарищ майор?», повисла соплями на моем подворотничке и не прозвучала вслух.
«Может, взрослею?».
Условия те же: десять гильз от 5,45, рубеж — семьдесят метров, стреляем из положения стоя.
Результат: я — шесть, Рыжий — семь, Баценков девять.
— Еще раз, — приказал комбат.
Десять патронов вошли в магазин.
Тридцать одиночных выстрелов один за другим.
Результат: я — семь, Рыжий — семь, Баценков — десять.
Комбат довольный посмотрел на нас, дескать, «учитесь, чижики, у дяди», закинул АКС за плечо и посвистывая пошел обратно в полк.
Стрелять мне больше не хотелось: пропал кураж и интерес.
На следующее утро после развода комбат зашел к нам в палатку, собрал всех наличных связистов и задал смешной вопрос:
— Вы за сколько сумеете разобрать автомат?
Вопрос детской глупости, потому что никого не волнует за сколько мы сумеем разобрать автомат. Если бы меня спросили: «младший сержант, за сколько вы разберете автомат?», то я не сморгнув ответил бы: «за два чека или за пачку печенья». Есть армейские нормативы: разборка — восемь секунд, сборка — девять. И всем наплевать за сколько ты его разберешь, лишь бы ты в норматив уложился. В учебках сборку-разборку автомата отрабатывают десятки раз, доводя движения до автоматизма и даже косорукие укладываются в отведенные восемь секунд… или идут в наряд вне очереди.
Или долго отжимаются.
Или много бегают.
Мастера разбирают автомат и за семь секунд, а суперпрофессионалы даже за шесть!
Разбирать автомат за восемь секунд я умел очень хорошо, поэтому следующие слова комбата вызвали во мне и у всех пацанов смех:
— А спорим, что я разберу автомат меньше, чем за четыре секунды?
Это было все равно, что сказать: «А спорим, я сейчас полечу?» или «А спорим я сейчас сюда приведу Горбачева?».
Хотя от нашего комбата можно было ожидать чего угодно: он и полететь мог и Горбачева бы привел, если это могло усилить боеспособность батальона, но мы слишком хорошо знали что такое автомат, разбирали-собирали его сотни раз и очень хорошо знали, что разобрать его за четыре и даже за пять секунд — не-воз-мож-но!
Человек восемь пацанов окружили комбата, понимающе улыбаясь, мол «товарищ майор шутить изволят». Между тем комбат, не обращая внимания на наши кривые усмешки взял принесенный кем-то автомат и положил его перед собой на стол. Только положил как-то необычно: разбирать автомат удобнее, если повернуть его прикладом к себе, а комбат положил его набок — прикладом вправо, стволом влево, затвором вниз. Посмотрев на автомат, будто пытаясь его загипнотизировать, Баценков встряхнул руками как пианист перед концертом и бросил через плечо Полтаве:
— Засекай.
Полтава снял с запястья электронные часы, отыскал в них секундомер, скинул цифры на ноль и спросил:
— Готов?
— Готов, — подтвердил комбат.
— Ап! — подал команду Полтава.
То, что произошло дальше — не в каждом цирке увидишь. Баценков сделал какие-то пассы над автоматом и он на глазах развалился на куски. Последним стукнул об стол затвор.
— Ап! — отсек время комбат.
— Три и шесть десятых, товарищ майор — восхищенно доложил Полтава, неверящими глазами глядя на секундомер.
Мы вытянули свои шеи к часам Полтавы, а он показывал их во все стороны. На секундомере стояли цифры:
00.00.03,6.
Если бы мы могли посмотреть на себя со стороны, то увидели бы, что стоим и смотрим с разинутыми ртами. Мы смотрели то на разобранный автомат, то друг на друга и чувствовали себя одураченными. Мы сейчас чувствовали себя облапошенными самым наглым образом и не понимали в чем подвох! Можно было бы предположить, что комбат коварно принес к нам в палатку полуразобранный или иным способом подготовленный автомат, но это объяснение не работало, потому, что автомат принесли из нашей оружейки и Баценков даже не дотрагивался до него до того, как «время пошло». Можно было предположить, что это заняло больше времени, но секундомер на часах Полтавы упрямо показывал 3,6 секунды и это требовало объяснений. Было ясно, что часы у Полтавы сломались.
— Разрешите по моим засечь, товарищ майор? — предложил Гена.
— Давай, — комбат собрал автомат, снова положил его боком на стол перед собой.
Гена снял с руки часы, обнулил секундомер. Комбат встряхнул руками. На этот раз мы смотрели за его руками во все глаза и каждый приготовился считать секунды про себя, не доверяя электронике.
— Ап! — крикнул Гена.
И снова — три неторопливых пасса и автомат распался на части. Снова последним на стол выпал затвор. Я считал про себя секунды и мне было ясно, что четырех секунд не прошло. Мы повернулись к Гене. Гена как-то растерянно посмотрел на часы и повернул их к нам. Табло показывало:
00.00.03,4.
