Я хотел бы закончить мое письмо вопросом к читателям «Известий»: «Кто из читателей „Известий“ считает, что „Семнадцать мгновений весны“ стали любимы народом только потому, что Брежнев раздал звезды и ордена (повторяю, всем, кроме автора Штирлица), или, может быть, советские телезрители имеют свое отношение к этому телефильму?»
Вам жаль бабушку, т. Надеин. Мне жаль «Известия», которые предоставили достаточно большое место для публикации дешевого материала о действительно плохом фильме.
И дело здесь не в валюте, потраченной на съемки, которая Вас столь раздражает, т. Надеин, сколько в Вашей завистливо-мелочной профессиональной непригодности в жанре кинокритики. Я бы раздраконил «Большую игру» точнее, сильнее и профессиональнее.
Уважаемые товарищи!
Я бы не стал тревожить Вас этой запиской, не включись в деловую активность перестройки — в качестве президента совместного советско-французского предприятия ДЭМ и руководителя Московской штаб-квартиры Международной ассоциации «Детектив и Политика».
Я бы не стал тревожить Вас этой запиской, не привези я только что из Афин миллиардные предложения крупнейшей греческой (и западноевропейской) финансовой группы «КГ», реализация которых может дать Родине ощутимые результаты в самое ближайшее время (копия протоколов прилагается).
Однако осуществлять эти проекты будет трудно (если не невозможно) после опубликования некорректных статей в «Известиях» и «ЛГ», ибо советский чиновник, подписывающий бумаги по бизнесу, — существо пугливое, приученное к осторожности и п р и с л у ш и в а н и ю: «Если Семенов неугоден — надо быть подальше и от него и от его дел».
Поводом для статей оказался телефильм «Большая игра», снятый по мотивам моего романа «Пресс- центр». Фильм неудачный, первый сказал об этом не критик, а я, запретив выпускать его на экраны без необходимых переделок. Увы, ТВ решило по-своему.
Я с удивлением прочитал фельетон в «Известиях» — он несколько неприличен по тону, да и ложен по самому факту: журналист Надеин, готовящийся к длительной загранкомандировке, решил позаигрывать с ЦРУ, которое «обижает» Семенов, а посему провозгласил, что «Семнадцать мгновений весны» хвалили только потому, что эта вещь нравилась Брежневу. Неужели только ему одному? И — совсем уж неприличная передержка журналиста, подписанная редактором в полосу, — мол, ни один фильм так не осыпался наградами, как «Семнадцать мгновений весны»… Для справки: Государственной премии СССР наш фильм так и не был удостоен, — вместо нас премии удостоили истинный шедевр, фильм «Чудак из 5 „Б“». Верно, Брежнев наградил актеров нашего фильма, режиссера тоже, только вот Семенов, написавший Штирлица, награжден не был.
Я достаточно спокойно относился к тому, что помощник Гришина, ставший первым. зам. главного редактора «ЛГ» (Ю. Изюмов), за восемь лет не пожелал напечатать ни единой рецензии (пусть даже критической) на восемь моих романов, написанных за это время, — полное замалчивание всего того, что я делал в литературе.
Однако же когда «ЛГ» стала призывать Госкомиздат и Гостелерадио: «Блокируйте Семенова, остановите его, сколько можно его печатать и показывать?!» — то это перешло рамки, которые позволяли мне ранее молчать, делая вид, что ничего не происходит. Увы, происходит. Идет травля, организованная кем-то, травля, которая мешает мне работать на перестройку, реализовывая те проекты, которые необходимы нашей экономике.
Каков выход из сложившейся ситуации?
Их несколько, понятно. Вот некоторые:
1. Трехминутное выступление в программе «Время» на тему о культуре критики и дискуссии — в форме отклика на речь М. С. Горбачева.
2. Возможно, — если мой труд, которому я отдал 35 лет жизни (ни от одной строки в моих книгах и фильмах я не отрекусь), в настоящее время оценивается особенно злостно и бестактно, — пришла пора «поработать Эренбургом», — в тридцатые годы тот был корреспондентом «Известий» в Париже. Я готов поехать корреспондентом в Афины или ФРГ (там мои основные партнеры по широкомасштабным экономическим проектам) и реально помогать перестройке оттуда, не раздражая попусту своим присутствием тех, кому не по нутру моя активность.
3. Если же зависть определенных литературных кругов и недоброжелателей из иных групп зашла так далеко, что первыми двумя предложениями дела не поправишь, я, видимо, должен сложить с себя все полномочия и вернуться к чисто литературной и кинодеятельности, подписав контракты с книгоиздательскими и киноконцернами, — и в этом качестве можно быть нужным перестройке.
Хотел бы получить ответ на это письмо, прежде чем буду вынужден предпринять такие шаги, которые посчитаю необходимыми для защиты моей чести и достоинства.
Уважаемые товарищи!
1. Благодарю авторов статьи «О спешке и ловле блох» за обнаруженную ими неточность в моих «Ненаписанных романах». Действительно, лермонтовский герой «Печорин» неправильно назван мною «Печериным».
2. Что ж касается других замечаний, не могу принять их по следующим причинам:
а) Произвольно вынимая из текста фразу, соединяющую первую с третьей, купируя совершенно необходимые для понимания смысла описываемого слова, наши «блохоловы» навязывают читателю порочные, антиисторические выводы. Поэтому я обязан привести весь текст — без купюр, чтобы читателю стало ясно, о чем вообще идет речь (а речь идет о том, как писали сценарий «суда» над товарищами Каменевым и Зиновьевым).
Итак: «нельзя было вспомнить и „Замогильные записки“ Печерина, изданные также с помощью Каменева… Как поставишь ему в вину книгу профессора Петербургского университета, сбежавшего на запад в 1837 году», — далее авторы купируют следующий текст «Ненаписанных романов», — «если придется зачитывать отрывки из нее?! Каково генеральному прокурору Вышинскому процитировать: «я был уверен, что если б я остался в России, то попал бы в Сибирь ни за что, ни про что… Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство».
Как видно, «блоховцы» большие мастера на купюры, что позволяет им в следующем абзаце рассеянно утверждать, что профессор Печерин у е х а л (!) из России.
В 1836 или в 1837 году (до сих пор существуют две версии) бежал доведенный до отчаянья русский интеллектуал. Не надо брать под защиту жандармскую эпоху России, когда Пушкин был «поднадзорным», Лермонтов — «невыездным», а Чаадаев — «психом».
Итак, первая фальсификация: Печерин говорит — «я бежал», «блоховцы» утверждают — «уехал».
Есть разница в смысловых нагрузках? Или нет?
Ловить меня на том, что первым беглецом из России был Курбский, а не Печерин — неисторично. Впрочем, быть может, «блоховцам» не понятна разница в переходе к противникам России (Курбский) с бегством — в никуда, только б из рабства (Печерин)? Может быть, им безразличны мотивы, двигавшие поступками князя Курбского и инакомыслящего интеллектуала Печерина?
б) Весьма поучающе «блоховцы» замечают: «Автор запамятовал, что НКВД возник после реорганизации ОГПУ лишь в 1934 году…»
Во-первых, НКВД возник 25 октября 1917 года, первым наркомом был утвержден Алексей Иванович
