спине. Пантера собиралась выпустить когти. Он подготовит ей трамплин для прыжка…
И в который раз останется в стороне…
– Куда уж, Оксана Викторовна, ясней-то, – поднялся Седов. – Разрешите выполнять?
– Выполняйте, – посмотрела ему в спину Варенцова, достала телефон и набрала номер Толи Воробьёва. – Анатолий Дмитриевич, привет. Что, по голосу узнал? И рад?.. Я тоже… Хотя вообще-то радоваться особо нечему. Паша Наговицын погиб. Да, скоро девять дней. Нет, лучше не по телефону. Да, давай. Да, знаю. Хорошо, буду через час. Ну всё. До встречи. Пока.
Слышимость по мобильной сети нынче хрустальная, не то что по городской, и Оксана явственно расслышала, как заскрипел зубами Воробьёв. Ещё бы, они с Наговицыным когда-то были напарниками. А за напарников не только американские полисмены встают на дыбы. Не всё кругом продаётся и покупается. Есть и святое…
Краев. Кочан с корешками
– Хм, давление в норме, рефлексы тоже… – Васька Гусев подмигнул Краеву, сел и принялся заполнять историю болезни. – Ну а дальше будем смотреть.
Ох, течёт время. В школе, помнится, Васька был тощим, вечно взъерошенным обормотом, двоечником и разгильдяем, бедой учителей. Он и сейчас не особенно растолстел, но в коридоре персонал в белых халатах вытягивался перед ним в струнку. Кому, стало быть, Васька, а кому – Василий Владимирович… А вот голова полысела. Наверное, от избытка ума. На сей счёт, кстати, без шуток. Где интенсивный мыслительный процесс, там усиленное кровоснабжение, а с ним и повышенный теплообмен…
– Ну что, с Богом. – Гусев поднялся, коротко вздохнул, сунул ручку в нагрудный карман халата. – Посмотрим на эмэртэ,[83] отчего это твой кочан безобразничает.
Ручка у него была роскошная – «Паркер», не иначе подарок благодарного клиента. А халат – безупречно отглаженный, зеленоватого, хирургического оттенка.
Томограф находился на первом этаже, в удивительно уютном, вовсе не пугающе медицинском помещении. И присматривала за ним миловидная, круглолицая дама, чем-то похожая на добрую воспитательницу из детского сада.
– Зинуля Викторовна, это мы, – бодро сказал ей Гусев. – Помните, я настоящего живого писателя обещал к вам привести? – Дама расцвела, во все глаза разглядывая настоящего живого писателя, а Васька деловито повернулся к Краеву. – У нас, брат, здесь порядок, как в аэропорту: всё железо долой, мобильник выключить, часы снять. Обувь тоже снимай и давай ложись вот сюда. На спинку!
Оставшись в одних носках, Краев осторожно шагнул за матовую стеклянную перегородку. Устроился на удобном анатомическом ложе и, слегка робея, приготовился отдаться в объятия томографа. Помнится, в каком-то классе у них был в одном из учебников, кажется по физике, параграф о мирном использовании атома. И картинки при нём. В частности, рисунок человека, лежащего под массивным аппаратом для рентгеновского просвечивания. Так вот, балбес Васька, Олежкин сосед по парте, немедленно дополнил рисунок здоровенным сверлом, нацеленным из аппарата прямо в пузо больному… Почему-то Краеву часто вспоминался этот рисунок, и вот… «Не думал, не гадал он, никак не ожидал он…»
Щёлкнула закрываемая дверь, Зинуля Викторовна нажала клавиши, на голову Краева надвинулось что- то хитрое, массивное, негромко урчащее. Процесс пошёл – ядерный магнитный резонанс принялся считывать из писательских мозгов ещё не придуманные сюжеты. Краев лежал и вспоминал, как они с Гусевым были влюблены в первую красавицу класса. Дрались в кровь, гнусно домогались, приглашали в кино и кафе-мороженое. Ленке было не до сопляков – она была влюблена в учителя физкультуры. Десять лет спустя Краев увидел её на вечере выпускников. Двойной подбородок, аляпистый макияж и третий развод…
Наконец урчание стихло, зажглась зелёная лампочка, Краев с облегчением поднялся, надел туфли. Снова щёлкнула дверь, появился Васька с помощницей.
– Ну что? – жизнерадостно осведомился одноклассник. – Страшнее пуль душманских?
Он сразу показался Краеву слишком уж бодрым.
– Спасибо, – сказал он врачихе, чуть было не назвал её «Зинулей Викторовной», но постеснялся.
– Да уж не за что, – отозвалась та. Кивнула и сразу уткнулась в монитор. Добрая воспитательница, которую кто-то очень расстроил.
Снова пошли по лестнице, теперь уже наверх, в гусевские апартаменты. Там было все по-прежнему – скучно. Неслышно работал кондиционер, мерно постукивали часы, на экране ноутбука, оставленного на столе, менял красивые пейзажи скринсейвер.
– Присядь, Олег. – Гусев помолчал, прокашлялся, глянул исподлобья. – В общем, так. Тебе в больницу надо, в стационар. С направлением помогу…
Взгляд у него был какой-то бешеный, затравленный, полный безысходной тоски, чувство собственной беспомощности явственно читалось в нём.
– Постой-ка, Вася, постой, – нахмурился Краев. – Хорош туман напускать. Давай колись, что там у меня в башке высветилось. В обморок небось не грохнусь. – Васька открыл рот, но Краев поднял руку. – И про врачебную этику ты мне не втирай! Я на эту вашу этику ещё в Афгане положил, когда мне ногу штопали без наркоза… Ну, не тяни, режь!
– Режь… – угрюмо сгорбился Гусев. – Если бы! Опухоль у тебя. В мозгу. Неоперабельная. Нету на сегодняшний день таких технологий. Современная медицина может только до некоторой степени продлить тебе жизнь и уменьшить боли. В условиях стационара…
«Вот так. Вот оно и случилось. То самое, о котором все знают, что оно однажды произойдёт, но – не прямо сейчас, не здесь, не со мной…»
– И сколько у меня… ещё времени? – ощущая странное спокойствие, поинтересовался Краев. – В смысле, не до полного конца, а пока меня ещё не полностью скрючит?
«Тьфу ты, блин, говорить уже разучился…» На самом деле, если хорошенько разобраться, он знал это давно. Может, подсознательно, но – знал.
«Все там будем. Рано или поздно. Важно только – как…»
– Думаю, месяца три-четыре, максимум полгода, – буркнул Гусев. Правду говорят умные люди: никогда не берись лечить родственников. И близких друзей. – Точней не скажу. Одно знаю определённо: прогноз самый неблагоприятный. Так насчёт больницы…
– Ага, – сказал Краев. – Щас. Малой скоростью в небеса, как капуста на овощебазе? – Краев, как и всё их с Гусевым поколение, в своё время изрядно отработал на тех самых овощебазах, и однажды его поразило зрелище: кочан, с одного конца уже гнивший и невыносимо смердевший, как способна смердеть только гнилая капуста, с другого ещё пытался выпускать корешки из срезанной кочерыжки. – Не, Вась, то есть спасибо, конечно… Но как кочан – не хочу…
«Вот сука судьба. В бэтээре горел, в засады попадал, на мины наступал – и ничего, жив остался…»
– Ладно, – быстро посмотрел на него Гусев, сел, принялся выписывать рецепты. – Вот это каждый день. Вот это в момент приступа боли. Вот это…
– А знаешь, Вася, что интересно, – неожиданно усмехнулся Краев, – где-то я читал, будто рак мозга – профессиональный недуг шахматистов. А я шахматы терпеть не могу…
– Дурак!!! – прорвало Гусева, да так, что «Паркер» затрясся и запрыгал в руке. – Клоун тряпичный, шут гороховый!.. Я ему о жизни и смерти, а он шутки мне шутит!.. – Гусев запнулся, помолчал, скрипнул зубами. – В общем, если станет совсем хреново, звони… Попытаюсь хоть что-нибудь…
«Если, – мысленно передразнил его Краев. – КОГДА…»
Вслух он сказал:
– Слушай, там небось денег надо… За агрегат, за осмотр…
– Вот я и говорю: дурак, – не то чтобы обиделся, просто констатировал Гусев. – Катись. – И уже в спину ему тихо пробурчал: – А Ленка, задрыга, того не стоила…
«Сходил, называется, с одноклассником повидался, – точно заведённый, твердил Краев по дороге
