было будто в последний раз. Однако головы – так, чтобы с концами, – никто не терял.
– Ну всё, милый, время, – мягко отстранилась Бьянка, убежала в ванную, зашумела водой.
Песцов тоже начал собираться, приводить себя в порядок, поглядывая на циферблат. Обещанные два часа подходили к концу…
Им не хватило, как это всегда бывает, пары-тройки минут. Уже на лестнице они услышали рёв моторов. Из подъехавших автобусов врассыпную, как горох, брызнули фигуры в камуфляже, в воздухе повисли звуки команд, шарканье подошв, абракадабра раций. Опытные охотники деловито обкладывали загнанного зверя.
– Суки, – вытащил «гюрзу» Песцов, с клацаньем дослал патрон и оскалился. – Суки…
– Сёма, я тебя умоляю, – тихо попросила Бьянка и вытащила из сумочки за ушко колоколец. – Никак забыл, что я лучше гностически подкована?
Колоколец был пузатый, старинный, размерами с хорошую стопку, с замотанным тряпочкой язычком. Куда повесить такой? Не к двери, не под дугу…
Ему самое место было на поясе у шута, у того, с карты таро, шагающего по краю бездны.
– Сумку подержи, – велела Бьянка, бережно освободила язычок и резко встряхнула колоколец. – Дзинннннннннь…
Песцов вдруг почувствовал, что распадается на мириады частиц, становится прозрачным и невесомым, превращается в звон, звук, вибрацию, порождённую колокольцем. Миг – и они с Бьянкой стали как вздох, как взмах крыла, как лёгкое дуновение ветра…
На такую ерунду ребята в камуфляже не реагируют. Вот они сосредоточенно вошли в подъезд, взбежали по ступеням, напористо вломились в дверь. И… получили круг от бублика, рукава от жилетки. Их жертвы были уже далеко, вполне земные и материальные, они катили себе прочь в наёмной «Волге». Затем отпустили её, пересели на «Москвич», и тот благополучно привез их на Васильевский остров.
– Вот и прибыли, – сказала Бьянка у подъезда дома-корабля на Наличной. – Давай, давай заходи, мужчина с бонусом, здесь тебя уж точно не найдут…
Василий Петрович Наливайко. Аннулированный
– Проходите, Василий Петрович. Вас ждут…
Секретарша Валечка улыбалась, но смотрела на завлаба такими больными глазами, что Наливайко тотчас понял: неприятности. И, похоже, крупные. На грани трагических. В общем, «Держитесь, Василий Петрович, извините, что не сумела пораньше предупредить».
Наливайко кашлянул, дружески подмигнул девушке и грозно нахмурился, дескать, нас не согнёшь. Валечка попыталась улыбнуться в ответ. Получилось не очень, и вот это уже действительно настораживало.
Года полтора назад, припозднившись на работе, Василий Петрович вышел за проходную под холодный ноябрьский дождь – и вдруг услышал из-под навеса автобусной остановки плач, показавшийся ему детским. Он заглянул туда и увидел эту самую Валечку, безутешно плакавшую в уголке. В чём была причина её слёз – начальник обидел? жених с другой загулял? дома что-то случилось?.. – Василий Петрович не стал выяснять. Он просто обнял девчонку за плечики, усадил к себе в машину, отвёз домой и сдал с рук на руки матери. С тех пор Валечка вот уже трижды заблаговременно оповещала его о начальственных телодвижениях. Предупредила бы и теперь, но…
Наливайко вновь ободряюще подмигнул ей: прорвёмся, не переживай!.. Открыл дверь с табличкой: «Академик Д. Б. Ветров» – и переступил порог.
– Гутен морген, Дарий Борисович. Вызывали?
Начальственный кабинет впечатлял. А ещё бы ему не впечатлять! Сколько видел Наливайко отечественных институтов и предприятий, сумевших не опоздать к какой-нибудь финансовой раздаче, там сразу же затевали ремонт. Да не цехов и лабораторий, – самым нуждающимся в переделке неизменно оказывался административный корпус. А в нём – естественно, директорский кабинет. По личной логике Василия Петровича следовало бы делать наоборот, но, может, именно поэтому сам он в сколько-нибудь заметные начальники так и не вышел.
Итак, кабинет Дария Борисовича поражал сочетанием современности и традиций. Современность была представлена светлыми стенами, ковролином с ворсом по щиколотку и компьютером на столе. Традиции начинались с фикуса в дубовой кадке, продолжались мощным т-образным столом и завершались портретами на стенах. Из тяжёлых рам строго смотрел полный набор для школьного кабинета физики (Менделеев, Курчатов, Ферми, Иоффе, Мария Кюри…) плюс Саймон Зильберкройц.
Этого последнего у нас знают меньше, но единственно по той же причине, по которой на фоне Циолковского и Королёва был долго непопулярен Вернер фон Браун. У нас даже константа и уравнения Зильберкройца долго носили имя француза Марешаля, но теперь времена изменились. Бывший нацистский физик умер в Америке весьма небедным человеком. Настолько небедным, что и прямым наследникам хватило на безоблачную жизнь, и ещё немножко осталось на фонд имени Зильберкройца, спонсирующего науку бывших врагов.
Помните, читатель, как в своё время у нас принимались активно двигать то вузовскую, то заводскую науку? Ну и задвинули, в общем, туда, где она ныне и обретается, однако уже после окончания шумных кампаний всё же происходили иногда чудеса, как в сказке про Золушку. Жил-был, например, у нас в Питере богатый и крепкий завод ЛСЗ – Ленинградский станкостроительный. И при нём бедная падчерица, лаборатория диагностики. Настолько бедная и ничтожная, что во главе её стоял беспартийный[101] Василий Наливайко. Да не просто беспартийный, а, страшно сказать, исключённый из КПСС и откуда-то выгнанный «за политику». Когда грянула рыночная эпоха, станки по чертежам 1913 года как-то резко (в самом деле, ну кто бы мог такое предвидеть?) сделались неконкурентоспособны, а на ЛСЗ побывали импортные фирмачи, и заводской Питер долго обсуждал их ехидный совет: а не попробовать ли вам, ребята, делать контейнеры?.. Завод совету гордо не внял, предпочтя пойти на дно под станкостроительным флагом… Зато лаборатория диагностики, вот уж диво дивное, неожиданно расцвела. Оказывается, там не только проверяли качество сварки, но ещё и размышляли над полученными результатами и даже пытались теоретизировать. Вплоть до подкопа под фундаментальные основы и покушения на краеугольные принципы.
Делегация фонда во главе с бароном Макгирсом побывала в лаборатории, ознакомилась с результатами, прослезилась над чудовищной, кустарной, но тем не менее работающей установкой. Пошли всё более деловые разговоры о выделении денег…
Ах, читатель! Надо ли пояснять, что с этого момента унылый производственный роман, кратенько сверкнув сказкой про Золушку, плавно перешёл в стадию детектива?.. Мы не будем перечислять, какая была приобретена движимость и недвижимость, в том числе на острове Кипр. Скажем только, что вместо лаборатории диагностики возник целый НИИСиПо – Институт изучения силовых полей во главе с академиком Ветровым при соответствующем кабинете и служебной «Вольво», а доктор наук Наливайко так и остался завлабом при всё той же, хотя и модернизированной, установке.
– Проходи, Василий Петрович, садись, – сказал ему академик. – Нужно поговорить. Очень, очень серьёзно поговорить…
Про Дария Ветрова любили писать журналисты. На какой такой мёд они к нему слетались, нам доподлинно неизвестно. Знаем только, что в каждой статье непременно наличествовала фраза, будто в подначальном ему институте сотрудники любят называть «своего академика» именем ефремовского героя из «Туманности Андромеды» – Дар Ветер. Прочитав это в самый первый раз, означенные сотрудники весьма удивились, а кто-то языкастый имел глупость предположить, уж не с Наливайко ли журналист директора перепутал. Народ похохотал и забыл, а секретарша Валечка тайком побежала предупреждать Наливайко о возможной грозе, и только поэтому должность, на которой трудился острослов, удалось отстоять.
В итоге теперь, когда Василий Петрович встречался с директором, ему каждый раз помимо воли казалось, будто «Дар Ветер» всё время сравнивает себя с ним. И, естественно, злится.
