Андрей Лукич Колякин. Сон в руку
«Ох ты, Господи, Боже ты мой, ох ты Приснодева и святые угодники, ох, такую твою мать…» — Майор Колякин вздрогнул, заворочался, разлепил глаза и вынырнул из кошмара.
Рядом тихонько посапывала жена, её сдобное тело дышало родным теплом, за приоткрытой дверью безмятежно спали две дошкольницы-дочки.
«Ох и жуткотища же, — перекрестился майор. — За что караешь, Господи? За какие грехи? И ведь каждую ночь… — С минуту он лежал неподвижно, прислушиваясь к пульсации сердца, затем сделал над собой усилие, приподнялся на локте, взглянул на часы. — Ох, нет мне покою, работаю, как сволочь,[146] на износ. И всё, всё коту под хвост. Эх, жизнь…»
Зелёные, как тоска, цифры на часах показывали около семи. А это значит, нужно собираться, одеваться, тихо-тихо завтракать и двигать служить отечеству. С приятной перспективой быть выгнанным на гной, в народное хозяйство. На одну зарплату.
Жена с вечера испекла его любимые булочки, но бедный Колякин не почувствовал вкуса. Кое-как выхлебал полкружки чаю и выбрался из квартиры. На улице вовсю светило солнце, ворковали голуби. Природа, поглощённая своими делами, не замечала его горя и не сочувствовала ему.
«Господи, что за грязь! Господи, что за вонь! — Отворачиваясь, майор миновал помойку. Всё, всё сегодня было против него, всё только ранило и расстраивало. — Вот дерьмо! Ну и жизнь!»
Его «четвёрка» стояла за невывезенным пухто, возле трансформаторной будки, и это было ещё одной раной в сердце майора. Что толку с новенького «Мерседеса», если ездить на нём всё равно было нельзя? Ну, то есть можно, конечно, но не здесь, а где-нибудь по лесным дорогам, подальше от «добрых» глаз начальников и сослуживцев… А ещё лучше по поверхности Луны, по её обратной стороне. Или вообще по марсианским пескам…
— Ну что, чудовище, поехали…
Майор сел в «Жигули», успевшие за ночь добротно пропитаться запахами помойки, не сразу, но завёл — и с рёвом покатил со двора.
Как всегда по утрам, он держал путь в подсобное хозяйство. Должно же, действительно, в жизни быть хоть что-то хорошее?.. Зона могла встретить его любым количеством неприятностей, от мелких до средних и вполне крупных, но на ферме порядок всегда был гвардейский. Сытая и довольная скотина, просторные загоны, чистые хлевы… и даже трезвые скотники.
А чему удивляться? Работа на ферме составляла розовую мечту каждого зэка. Того, кто поставил бы под сомнение дальнейшее существование этой мечты, за колючим периметром очень, очень не поняли бы.
— Такую твою мать. — Майор выматерился для порядка, ибо придраться было решительно не к чему, и для начала заглянул к молодым хрячкам. Колякин не был ни мусульманином, ни иудеем и свинину исправно вкушал, но, в отличие от большинства обывателей, не понаслышке знал, откуда берётся аппетитный бекон. Симпатичные розовые поросята рождаются заведомыми смертниками, а чтобы мясо было вкусным и нежным и ничем не воняло, их ещё и кастрируют. Проза фермерской жизни не сделала майора вегетарианцем, но в душе, изрядно зачерствевшей на службе, всё же проснулась некая сентиментальная струнка. Движимый чувством истинной мужской солидарности, Колякин набрал полные руки моркови и двинулся вдоль загонов, раздавая будущим мученикам лакомство.
— Эх, ребяты, ребяты, — вздыхал он, гладя родные, тянущиеся к нему пятачки. — Вы поймите, ребяты, уж так оно получается…
Видевший эту картину блатняк, свинарь расконвойный Сучков, подозрительно шмыгнул носом. У него в перспективе были всего-то два года, а если повезёт, то и условно-досрочное. Поэтому за своё место он держался зубами.
— Ну ладно, ладно, — справился с катарсисом майор и подозвал Сучкова к себе. — Ты давай мне, блин, освещай обстановку. Что новенького?
— Слушаюсь, гражданин начальник, — утёр нос Сучков. Оглянулся по сторонам и… принялся стучать. А вы что думали? За красивые глаза вас отправят на этот остров блаженства? Да на расконвой? Да подальше от строя и режима?..
— Так, так, так — Колякин послушал, подумал, покивал головой и неожиданно резко, словно на допросе, спросил: — Ну а с Карменситой что? Долго ты собираешься мне толкать это фуфло? Ох, Сучков, Сучков, видимо, соскучился ты по зоне, там таких, как ты, только и ждут. С нетерпением…
Несчастный свинарь съёжился, испуганно забормотал что-то невнятное…
Карменсита была элитной хавроньей, красавицей-медалисткой. Свиноматкой беркширской породы, призванной умножать эту породу среди пещёрских осин. Надо ли объяснять, какие трепетные надежды возлагал на неё майор!.. Так вот, недавно Карменсита разрешилась долгожданной дюжиной поросят.
Большущих, голосистых, здоровеньких и… полосатых.
Сразу стало ясно, что у свиней тоже имеют место дворняги. А когда первое потрясение миновало, встал жгучий вопрос: если тут потрудился не беркшир Роланд, тоже рекордсмен и медалист, тогда… КТО?
Кто посягнул на святое, кто испортил элитные гены? А с ними и всю малину Колякину?
Свинарь Сучков вначале отнекивался и молчал, играя в глухонемого партизана, однако, будучи припёрт к стенке, выдал такую историю!..
По его словам, в роковую ночь словно из-под земли появился чудовищный кабан «вот с такими клыками». Производитель Роланд и расконвойный Сучков попросту застыли от ужаса и ничего не посмели противопоставить ему. Зато красавица Карменсита была мгновенно покорена брутальным обаянием секача, увлечена, обольщена и…
— Гражданин начальник! Товарищ майор! Андрей Лукич! — неожиданно всхлипнул Сучков и, словно на духу, истово ударил себя в грудь рукой. — Век мне воли не видать, не фуфло это, падлой позорной буду. Этот хряк, в натуре, вот с таким вот рылом, сегодня ночью опять приходил…
— Как это приходил? — аж присел Колякин. — Ну и?
