Недавно, когда мы с Тарловским выпивали в нижнем буфете, Мезинов отмочил еще один номер — заявился с девицей и даже не подошел к нам, только издали кивнул. Похоже, наш редкостный друг под старость решил все свое дружелюбие отдавать только женщинам — все никак не нагуляется, кутила. Хотя, что я! Вон Мазнин просто-напросто открестился от друзей и замкнулся в своей конуре, а старый морской волк Воробьев наплевал и на друзей, и на Москву — продал квартиру и укатил в родную Тверскую область. Такое пустоголовое старичье!
Ладно, пойду дальше, вернусь к стихам Мезинова. Я уже говорил — среди литераторов моего уже совсем не молодого поколения, немало героев, которые пришли в детскую литературу по большей части потому, что в свое время только в книгах для детей разрешалась определенная доля формализма, символов. В работах таких ловкачей попадаются целые россыпи бьющих в глаза словесных находок, что само по себе неплохо — они обогащают язык и интересны профессионалам; изощренные критики (всякие книжные черви) называют это литературщиной, я называю «фигурным катанием в литературе», но детям-то от этих фокусов ни холодно, ни жарко, они попросту многое не поймут в таких книгах. Как ни рассуждай, главным в литературе остается образ, сюжет, а в детской еще и нравственные понятия о вечном противоборстве добра и зла, плюс — элемент игры и юмора, и, конечно, простота изложения.
Среди молодых литераторов сейчас тоже немало формалистов; в их чрезмерной отделке текста видна стесненность, натужность, зависимость от заданной формы, да и просто желание повыпендриваться. Их упражнения — некий протест против штампов, и вызывают только рассудочный интерес, но не чувства. Сейчас, когда идет идеологическая война, умышленно насаждаются всякие «страшилки, ужастики, вредные советы, импровизации на тему», и, ясное дело, подтексты. Но прав Мазнин — где тексты?! Да и вся эта писанина уже была и от нее мало что осталось. А вот «Каштанка» и «Белый пудель» останутся навсегда.
В противовес всяким фокусникам, Мезинов — несгибаемый традиционалист; его стихи подкупают безыскусственность, он выбирает самые простые изобразительные средства, сознательно отказывается от всяких внешних эффектов (хотя, наверняка, мог бы их напихать, ведь начинал когда-то с Ковалем «Суер- Выер»), тем не менее, его строчки без всякой воды и умильных сентиментов. Жаль, что он, старый черт, давно ничего не пишет. Повторюсь, когда-то написал десяток стихов и с тех пор победоносно топчется на месте.
— Ты поэт любитель, — сказал ему Приходько; похоже, так оно и есть.
Мезинов настоящий патриот (руководствуется призывом Блока: «нельзя быть вне политики»), и со страшной силой переживает распад СССР, теперешнее историческое безумие в нашей стране, но в отличие от таких, как я, которые лишь скрежещут зубами, он действует, обличает и воюет: помогает, чем может, патриотическим изданиям, собирает материалы о преступной деятельности «демократов» (как и Мазнин, делает вырезки из газет) — думаю, вскоре эти материалы использует для летописи «открытого грабежа». Недавно рассказывал, как побывал в городке Железнодорожном на выступлении детей в каком-то захудалом клубе:
— …Несчастные дети и воспитатели на свои деньги сшили костюмы, сколачивали декорации, репетировали в не отапливаемом клубе, а местные власти пришли в мехах, бриллиантах. Дали детям грамоты, сволочи! Ни один гад не подумал отремонтировать клуб, помочь детям деньгами. Зажрались гады! Их всех надо к стенке ставить! — он сжал кулаки, прямо рвался в бой, готовый переломать кости местным властям.
Попутно замечу, большинство моих дружков в той или иной степени интересовались жизнью Отечества, только Сергиенко и Ковалю было на все начхать — они отрешились от всего и купались в собственном мирке — оба смутно представляли, где какие страны находятся и как там люди живут, ничего не петрили в технике, лишь краем уха слышали, что существуют какие-то науки, классическая музыка, джаз, и никогда не смотрели спортивные передачи, даже олимпийские игры.
А Мезинов, повторяю, остро откликается на все, что происходит вокруг нас, интересуется буквально всем. Ну, а для заработка он всегда вкалывал составителем в разных издательствах, и сейчас выполняет черновую работу — редактирует всякие рукописи. Но недавно поверг меня в шок, заявив, что «за приличный гонорар» собирается писать книгу о Кобзоне (Тарловскому даже сообщил: «если получится, отремонтирую дачу»). Как известно, популярный певец является рьяным «демократом» и мафиози (как и его дружок Розенбаум); за связь с криминалом и денежные аферы Кобзона не пускают ни в одну западную страну; мне противно упоминание о подобных людях, а Мезинов, дурень, собирается корячится над их воспоминаниями, увековечивать их. Такая беспринципность — еще одна теневая сторона души моего закадычного дружка.
Кипучий Мезинов никогда не сидит без дела — у него внутри прямо стальная пружина. Еще в начале «перестройки» он устроился ответственным секретарем в издательство «Мистер Икс», которое выпускало эротическую литературу (как он, глубоко церковный человек, решился на это «богопротивное действие» — опять-таки для меня загадка; уж если ты ради денег идешь на такое дело, какого черта осуждаешь тех, кто тоже берется за все, что не предложат — Яхнина, Шульжика? Что за двойной подход?!). Разумеется, Мезинов сразу стал снабжать работой Тарловского; предлагал и Мазнину — тот сделал пару вещей, потом отказался.
— Вот еще! Продаваться за какой-то грязный секс! Зачем мне мараться?
Но Мезинов с Тарловским считали, что любую работу можно делать хорошо — Генри Миллер-то классно писал!
— Просто у Игоря маловато опыта в этой области, — смеялся Мезинов. — Он только учитель, а Марк (Тарловский) увещеватель.
После «Мистера Икса» Мезинов работал в журнале «Амазонка», где тоже пропагандировались не пуританские ценности.
Есть у Мезинова еще кое-какие поразительные черты. Однажды совершенно серьезно, без всякой иронии, объявил:
— …Вчера был на заседании правления Союза. Собрались сливки (!) литературного общества: Михалков, Алексин…
В другой раз пригласил нас с Тарловским на вечер Акима, который он вел (вернее, благородно пригласил на фуршет после вечера). И что мы услышали? Кондовое, протокольное разглагольствование нашего друга — казалось, он ведет очередное партийное собрание; ни одного живого слова не произнес. В застолье выдавал зажигательные речи, а тут — на тебе! — бесцветный поток. Стушевался, что ли? Но ведь все были свои. Ну восседал еще Михалков, что ж с того? Личность не меняется от окружения. Вообще, мы с Тарловским испытывали стыд за нашего «слишком правильного» друга.
И Аким хорош гусь! «Прочитаю вам два своих стихотворения», — заявил и начал рассусоливать — пока не прочитал два десятка(!) не успокоился. Как можно так мучить друзей литераторов, тем более, когда на столах выдыхается водка и стынет закуска?!
Впрочем, здесь Мезинов с Акимом не одиноки. Приходько вел мой вечер — выбрал самый дурацкий рассказ, уткнулся в него и минут двадцать (целую вечность для сцены) гундосил, а ведь он бывший эстрадный конферанс и должен чувствовать аудиторию. Ни черта не чувствовал! Не случайно критик Всеволод Сурганов не выдержал и шепнул нам с Тарловским:
— Да ведь он дурак!
Правда, позднее и Мезинов и Приходько реабилитировали себя. Первый с блеском выступил на моем шестидесятилетнем юбилее и на вечере памяти Коваля в их родном институте, а Приходько показал, что такое школа эстрады на вечере поэтессы А. Заде-шах. Слушая тогда их, краснобаев, в меня закралось подозрение — уж не нарочно ли они устраивали занудство раньше? Мезинов нес ахинею, корчил из себя серьезного докладчика, чтобы Михалков понял, кому может передать бразды правления Союзом, а Приходько разорялся, чтобы не дать возможность высказаться другим, ведь был жуткий себялюбец и ревнивец, и считал меня своим «открытием». Кстати, после того вечера, я сказал ему:
— На кой хрен ты взял этот рассказ? Я, вроде, пишу для детей и вдруг про секс?!
Приходько обиделся и, как всегда, выдал:
— Ленечка, ты дурак! Ничего не понимаешь!
Такие у нас мелкие стариковские придирки.
Чтобы закончить тему вечеров, скажу: всегда, при любой публике, прекрасно выступали Коваль и
