за какую только работу не брался. Вон склад, где после армии работал грузчиком, вон фабрика и труба с молниеотводом — его я ставил — теперь он, как мой памятник; в те годы, помнится, случалось не было и пятака на метро и тогда топал через полгорода на своих двоих… Вон почта — там шоферил, развозил по вокзалам посылки, вон конструкторское бюро, где работал чертежником… Вон больница, где лежала сестра и куда мы с матерью ездили по воскресеньям в течение многих лет… Вон фотоателье, где щелкал клиентов, за ней театры — в одном малярничал, в другом писал декорации…
Вы, мои дружки, в это время заканчивали институты, уже серьезно занимались литературой, во всю крутили романы, а я познавал законы улиц, обзаводился столичными приятелями, пробовал себя во всяких работенках — дурацких, так себе, интересных и не очень. Понятно, зря ничего не бывает — вроде, за те годы я научился более-менее разбираться в людях…
Э-хе-хе, как далеки те бесприютные годы, но они всю жизнь напоминали о себе в снах. В мучительных снах: то не имею прописки и прячусь от милиции, то мокну под дождем, никак не найду ночлег…
После армии меня, по недосмотру паспортистки, прописали у тетки постоянно (потом-то, по доносу дядьки — брата матери, переписали на «временно»), но, можно сказать, в столице я зацепился случайно, и часто в снах видел — ошибка открылась и меня арестовывают. И наяву, случалось, в непогоду вспоминал свое бродяжничество и думал о теперешних бомжах (свое жилье я заимел лишь в сорок лет!); в солнечные дни вспоминал больницу сестры и думал о тех, кто там находится годами, а то и всю жизнь. Что и говорить, мои молодые годы оставили глубокие рубцы.
В подростковом возрасте цыганка нагадала мне короткую жизнь — понятно, все гаданья шарлатанство, но я бессознательно всегда торопился жить, и жил неорганизованно, на износ, тратил себя без оглядки, варварски относился к здоровью. И сколько натворил глупостей! Потому и ненавижу себя за бездумные траты, за бесцельно промотанное время, за то, что мало воевал с самим собой.
Что странно, в период скитаний я почти не болел. До возраста Христа и не знал, где какие органы. Выезжал за счет крепкого организма. Но разрушить-то можно все. В конце концов и я приобрел полный набор болячек: ревматизм, язву желудка, потемнение в легких, потерял половину зубов, поседел, полысел, по утрам мучил кашель, по ночам бессонница. «Ничего, — думал. — Будут денежки, отогреюсь где-нибудь в Крыму, подремонтируюсь». Но дальше — больше, старые болезни перешли в хронические, да еще появился целый букет новых: остеохондроз, радикулит, давление. Бывало, скручивало не на шутку — не мог вздохнуть полной грудью, или прихватит — все тело ломит и боль — хоть на стену лезь. А тут еще сам добавил: от курева полетели бронхи, от выпивок — почки, печень. И зрение ухудшилось, и сердце стало барахлить, да еще сломал ногу, получил сотрясение… Ну да что хныкать! Пора сказать о главном — о работе.
А говорить-то, собственно, не о чем, здесь вся и загвоздка. Ну, не сделал я ничего значительного, ничего не прибавил к опыту человечества, не скрасил его бытие, не совершил никакого подвига, так — потрепыхался в своем аквариуме и все. Ну, как я жил? Молодость ухлопал на прописки и дурацкие работы, чтобы только протянуть от зарплаты до зарплаты. Позднее, когда наладил быт и нашел свое место в жизни (стал графиком), начал наверстывать упущенное, да тут же ударился в пьянки с друзьями и авантюрными женщинами.
До пятидесяти лет не припомню случая, когда в течение месяца работал безвылазно, напряженно. Бывало, посижу три-четыре часа и вскакиваю. А если и переработаю лишний час — считаю, совершил почти героическое. Вот болван! А ведь от природы не был совсем уж безголовой чуркой и может, если б взял себя в руки, сделал бы что-нибудь ценное.
Впрочем, может, и не сделал бы, кто знает! Ведь в искусстве нужны не только голова и сердце, нужна еще самодисциплина, чтобы огородиться от жизненных соблазнов. А ее-то у меня и не было никогда. Понятно, раз полез в искусство, должен сделать что-то такое, чтобы мир после тебя стал хотя бы чуть-чуть лучше, чтобы в нем стало поменьше зла. Мне это не удалось. Так что, с моей смертью мир ничего не потерял, абсолютно ничего.
Ну, а вне искусства кое-что полезное я все же сделал: на заработанные деньги отправлял мать и брата на отдых к морю, двадцать пять лет вел изостудию — учил ребят рисовать; нескольким людям помог устроиться в Москве, подыскал им работу; двум приятелям предоставлял жилье, трем помогал строить дома, многим чинил машины… что еще? Ну лечил и пристраивал бездомных собак, уберег двоих друзей от самоубийства («Петровича» — Валерия А. и Игоря Б.) и откачал девчушку, утонувшую в море. И еще одну спас, которая хотела броситься под электричку. И это, пожалуй, все. Больше, вроде, похвастаться нечем. Маловато для целой жизни. Ясно, мои грехи намного перевешивают мои добрые дела, ведь перечислил первое, что пришло в голову, а если пораскинуть мозгами, наберется целый воз проступков.
Смешно, но настоящее я всегда рассматривал как некую прелюдию к будущему. И серьезную работу и крепкую семью откладывал на потом. И вдруг в шестьдесят лет понял — никакого будущего не будет, что лучшие дни катастрофически быстро прожиты, и что так нелепо и закончится моя безалаберная жизнь… Как многие провинциалы, я хотел пробиться в столице, заиметь жилье, купить машину; дальше планировал построить катер и дом на природе. И в конце концов (что довольно странно), все это осуществил, но кто бы мог подумать — через десяток лет все это «богатство» для меня потеряло ценность. В самом деле, ну что радоваться, к примеру, квартире в сорок лет? Позарез нужна хотя бы крохотная комната в юности. А я в юности скитался по подвалам и чердакам. Все надо получать вовремя. И комнату, и работу, и дружбу, и любовь…
Ну, а потом «демократы» устроили переворот и такие, как я, стали никому не нужны — об этом уже говорил. Наверно, можно было походить по издательствам, поклянчить оформительскую работу у знакомых, но я никогда ничего не просил, знакомствами не пользовался — на этот счет у меня имелись кое-какие принципы. Короче, последние годы жил только на пенсию (изредка подрабатывал на разгрузке книг) и вернулся к тому, с чего начинал: обедал в забегаловках, одевался как студент из общаги; случалось, сдавал бутылки, чтобы купить сигареты — в общем, прошел ведьмин круг.
О чем надо сказать, так это о том, что я всегда жил двойной жизнью — реальной и воображаемой. Вспоминая детство, представлял солнечный край, приветливых соседей, а жил в захолустье, среди нищеты и невежества. Родных представлял здоровыми, веселыми, а они были больными. Воображал себя студентом, но, по сути, им был всего полгода, а потом меня не приняли ни в один институт. Мечтал о первой чистой романтической встрече, а судьба послала циничную девицу. В снах на поприще искусства добивался успеха, наяву — ничего не сделал стоящего. Представлял потрясающую невесту, венчание в церкви, семейную идиллию, а прожил два года с глупой женщиной, без всякого венчания.
В зрелом возрасте, округляя многие мечты, хотел иметь дом на берегу водохранилища, хорошую машину, яхту, а добился всего лишь летней дачи с железной печуркой, старого «Москвича» и фанерной лодки самоделки.
Многие мои мечты так и остались мечтами: хотел поплавать на паруснике, но так и не довелось; хотел съездить на лыжную турбазу (ведь был неплохой лыжник), но не съездил; мечтал побывать в Ирландии, Исландии и Новой Зеландии, но так и не побывал.
…Ну вот и кончился ливень; вновь появилось солнце. Солнце! Мне всегда его не хватало — как назло, вечно обитал в подвалах и на первых этажах, куда свет не проникал. И вот теперь мне воздается сполна.
В квартиру на Кронштадтском бульваре, где мы с матерью жили, солнце тоже не заглядывало — окна выходили на север. Но однажды я проснулся… от солнца! Открыл глаза от бьющего в лицо нестерпимо яркого света! Подумал — ядерный взрыв или еще какая-нибудь чертовщина, подскочил к балкону и не поверил глазам — солнце всходило напротив окон. Выбежал на улицу, но светило уже переместилось на обычное место — оказалось, дом просто на минуту развернул подземный ток воды, ведь наши дома стояли на болоте. Говорили, раньше они вообще крутились, как корзины в луже, потом фундамент укрепили. Укрепили, да видно не очень… В тот день умерла мать.
И вчера, когда у меня остановилось сердце, денек начинался как нельзя лучше: в столе я нашел деньги, которые когда-то положил в заначку и забыл; позвонил приятель, пригласил вечером поразмяться, распить бутылочку; в окно влетели бабочки лимонницы и устроили в комнате хоровод. Одно к одному — все приметы везения и вдруг — на тебе!
…Дружки вываливаются из забегаловки — уже засадили будь здоров! Пошатываются, смахивают пот,
